квартирой, в которой он прожил столько лет.
После возвращения из поездки он почти не выходил из дому. Даже простой поход в ближайший продуктовый становился для него чем-то сродни экспедиции на Северный полюс – к этому надо было готовиться заранее, просчитывая все моменты, где что-то может пойти не так. Как-то раз, когда он возвращался домой с полной сумкой, выяснилось, что в их подъезде сломались все лифты. В другой раз на кассе не принимали карточки, и ему хотелось провалиться под землю под взглядами озверевшей очереди, пока он трясущимися руками доставал из кошелька мелочь.
Пару раз в неделю его навещали Мэльир и Кару, отвлекали разговорами, помогали по хозяйству. Иногда забегала Ната, вздыхала: «Ну у тебя и срач!» – и уговаривала переехать на Кипр вместе с её семьёй. В этом месте он всегда спрашивал, для чего и в каком качестве, и разговор на этом сходил на нет до следующего раза.
Летом он ударился во фриланс. Бывшие одногруппники и раньше подкидывали ему кое-какую халтурку и намекали, что хотели бы обращаться к нему почаще, но в те времена он был слишком занят Натой и рок-магазином. Он и теперь не мог брать много заказов, но получал достаточно, чтобы не зависеть от других. Конечно, если бы Ната сказала, что продаёт и эту квартиру и попросила съехать, он провалился бы в огромную финансовую яму, но пока о крыше над головой можно было не беспокоиться.
В конце августа Мэльир пришёл к нему в гости, с порога назвал его сычом, а квартиру – сычевальней, и под конец заявил:
– Тебе надо к людям. Хватит дома сидеть.
Он пытался возражать, что всё и так хорошо, и дома в одиночестве легче работать, а что раковина посудой завалена и носки к полу прилипают, так это он соберётся с духом и наведёт порядок. Мэльир не сдавался и на это сказал, что, во-первых, он всё ещё Наставник, а Наставников надо слушаться, и, во-вторых, так запускать себя нельзя, надо хоть иногда мыть голову и стирать футболки.
Последнее задело его сильнее всего. Своё отражение в зеркале он ненавидел – и перекошенное лицо, и тело, резко потерявшее юношескую подтянутость и стройность, и даже волосы, которые плохо отрастали после того, как Ната обкорнала их по совету очередной знахарки. Больше всего на свете он не хотел, чтобы всё это видели посторонние.
– У тебя осталось ещё? – спросил Мэльир, открывая шкафчик, где обычно стоял алкоголь, и по очереди доставая оттуда винные бутылки. – Ну и запасы, и всё без дела.
– Коньяк допила Кару, если ты его ищешь. Но там дальше виски…
– Уже нашёл, – Мэльир довольно улыбнулся. – Попадёшь к вам в дом, научишься пить всякую гадость. Ты точно не будешь?
Он покачал головой. Мэльир достал из соседнего шкафчика бокал с толстым дном, хорошенько ополоснул и налил приличную порцию виски.
– Не могу я смотреть, как ты себя живьём хоронишь. Не дело это. А у меня тут четверть ставки на кафедре освободилась. Леночка, может, ты её помнишь, с вами училась… – Мэльир глотком выпил полбокала. – В декрет ушла за вторым. Вот я и хотел тебе предложить.
– Но я… Слушай, я уже всё забыл. Какой из меня препод, меня самого учить надо!
– У тебя вроде с руками-ногами проблемы, а не с головой. Всё быстро вспомнишь. Там всего-то по два семинара два раза в неделю. Программу я тебе дам, задания дам. Твоё дело будет только разбирать это всё со студентусами и не поубивать их за тупость. – Мэльир вторым глотком осушил оставшееся и налил себе ещё.
– Мэл, ты меня вообще видел? Куда к нормальным людям такую развалину?
– Ты Геннадича помнишь? – не сдавался Мэльир. – Он ещё в мои времена был развалиной. И ничего, мы его очень любили.
– Он старый был. И заслуженный профессор. Ему всё можно, даже заговариваться и шаркать ногами. А я молодой… Это просто стыдно, в конце концов! – он продолжал сопротивляться уговорам Наставника, но чувствовал, что ещё немного – и сдастся. Сколько бы он не убеждал себя все эти месяцы, что дома одному тоже хорошо, но после работы в рок-магазине ему катастрофически не хватало общения.
– Вот именно, что молодой! Тебя отмыть, патлы подравнять, рубашку… – Мэльир подмигнул.
– Какую рубашку! Я и одну пуговицу застегнуть не могу!..
– Ну не рубашку, футболку новую чистую. И хвост с ним, что рожа кривая. Ещё студенток будешь метлой гонять. К нам сейчас много девушек идёт.
– Я подумаю.
Не сразу, не в тот же день, он сдался. Суета с документами тянулась месяц, за который он успел выяснить, в каких присутственных местах не хватает пандусов и где лестницы не по плечу и здоровому человеку, но к середине сентября всё улеглось. Два раза в неделю он ездил на пары и помогал мэльировым первокурсникам постигать теорию вероятности. На первых занятиях он ещё боялся облажаться, ждал, что над ним будут смеяться, но вчерашние школьники пока что пребывали в лёгком шоке и ко всем преподавателям относились с пиететом, так что дело быстро пошло на лад.
***
Ему уступила место невысокая девушка с короткой стрижкой. Сердце дрогнуло: она или нет? Неужели не узнала? Приглядевшись, он понял, что обознался. Мало ли кругом светленьких девушек, округлых, с мягкой улыбкой!
Он сел, стараясь половчее устроить ноги, и прикрыл глаза. Голова была тяжёлая, горячая… Ещё по дороге к метро он почувствовал, что его опять лихорадит. Только недавно очухался после одной простуды, и тут снова… Или это старая не прошла до конца?
Что только не привидится в простудном тумане! И вовсе эта девушка не была похожа на Жанну, так, разве что отдалённо! Да и что Жанне здесь делать в такое время?
Он постарался отвлечься, думать о работе, но мысли всё равно возвращались в исходную точку. Жанна. Уже не Чёрная, уже не Ашет, просто славная девочка из бухгалтерии. В первые месяцы он часто думал о ней, злился на Кару, что в тот раз его не разбудили, всё надеялся, что однажды в домофон позвонит не Ната или Мэл, а его дорогая гостья. Но дни шли, Жанна не приходила.
Он не очень понимал, чего ждёт от их встречи. Первое время он хотел просто увидеть её, обнять, прижаться щекой к щеке, ничего не говорить. Ему казалось, что, если она придёт, он выздоровеет, отбросит трость и перестанет бояться своего отражения в зеркале. Потом, после Кипра, он всё чаще надеялся, что Жанна, вся такая
