мне грудь. Я впервые по-настоящему понял, каково пришлось Тисаане, когда она встала перед своими беженцами.
Еще одна причина держаться подальше от войска. Тисаана.
Проходили дни, а она так и не очнулась. В комнатах Башни Полуночи, на белой постели она казалась такой маленькой и хрупкой, совсем не похожей на неприступную богиню, приковавшую к себе взгляды всех беженцев. Раны на руке Саммерин ей залечил, но остались грубые шрамы, а под ними просвечивали сквозь бледную кожу темные жилки.
– Она сильно пострадала, – сказал мне Саммерин. – И вычерпала невероятное количество магии. Ей нужен отдых.
Он был прав. Я лучше других знал, как изматывает тело магия Решайе – тем более если так много потратить. И все равно я в тревоге сидел у ее постели. В окно мне было видно, как в небе пасмурные тучи окрашиваются кровавым закатом, как наступает ночь, за ней приходит рассвет, и все повторяется сызнова, а она все не просыпалась.
Не один день прошел, пока она наконец открыла глаза. Это случилось ночью. Я сидел на стуле в своем углу, страницы книги расплывались перед глазами.
– Максантариус.
Что-то во мне оборвалось при звуках этого голоса.
Да, голос принадлежал Тисаане. Но слова были не ее. И не ее выговор.
Я поднял взгляд. Из блестящих разноцветных глаз Тисааны на меня смотрел Решайе.
Я закрыл книгу, спросил глухо:
– Где она?
– Отдыхает. Она очень устала. Как и я.
– Зачем ты здесь, если так устал?
Лицо Тисааны было спокойным, задумчивым, губы сложены, как у глубоко задумавшегося ребенка. Ни ярости, ни гнева. Для Решайе – необычное выражение.
– По твоим словам, я не знаю, что такое любовь. – Морщинка у нее между бровями стала глубже. Ладонь прижалась к груди. – Любовь похожа на открытую рану? Как будто кожу содрали. Вскрыли грудь. Так должно быть? Все так… раскрываются?
Я моргнул.
Какой странный вопрос. Я не находил ответа.
Мне вспомнилась ночь, когда я помогал Тисаане выпутать волосы из застежки платья после бала Орденов. Я тогда тонул в ее запахе, в своем желании, и она, посмотрев через плечо, проникла взглядом так глубоко, что увидела меня – даже то, что я хотел бы скрыть от всего света.
– Любовь пугает? – шепнул Решайе.
Не знаю, почему я ответил:
– Да. Ужасает.
– От нее больно. Тебя видят. Тебе дают то, что ты будешь оплакивать. Напоминают о том, что уже потеряно.
Этот взгляд – знакомый и незнакомый – снова скользнул ко мне.
– Мне хотелось окружить тебя стенами, чтобы мы с тобой были одинаковыми. Если тебе никого не увидеть, ты увидишь меня. Но, думаю, я теперь понимаю… горе.
Решайе перевернулся, веки Тисааны дрогнули и закрылись.
– Она скоро проснется, – угасающим голосом прошептал Решайе. – Ей снишься ты. Ты знал?
Он ушел, не дождавшись моего ответа, ускользнул в глубокий сон, но между бровями остался след вопроса.
На следующее утро Тисаана наконец очнулась.
Мы победили.
Проснувшись – а мне казалось, будто я проспала миллион лет, – я увидела рядом Макса. Он рассказал, чем кончился бой, и прибавил к моим смутным воспоминаниям свои, отчетливые до хруста. Назвал счет потерь и рассказал о купленной этой ценой победе.
Зерит овладел столицей.
– Так войне конец, – пробормотала я.
– Должно быть, так. Правда, Зерит пока об этом не объявлял. Хотя воевать ему больше не с кем.
Мне стало не по себе. Я наблюдала за постепенным распадом Зерита, видела, как ссыхается его разум, и теперь поймала себя на мысли, не отыщет ли его болезненная подозрительность новых врагов в тенях, отброшенных его непомерным возвышением.
Но взгляд Макса отвлек меня от этих мыслей: он морщил лоб, на щеке напрягся маленький мускул.
– Что? – Я заморгала, глядя на него.
– Сегодня утром я нашел у тебя записку.
Я замерла. Я точно знала, о какой записке речь: с просьбой Фийры навестить ее бабушку. Стоило вспомнить, в горле встал комок.
– Так… Там тебя и взяли?
Я кивнула. Наверное, он хорошо меня знал и услышал несказанное, потому что голос его стал убийственно тихим.
– Ловушка. Вот почему ты решила вернуться туда после боя.
И снова молчание заменило ответ.
От его гнева загустел воздух.
– Ты сражалась за них как никто другой. А они тебя продали. Это даже не жестокость – это тупость.
С языка у меня сами собой сорвались придуманные для них оправдания:
– Ты так говоришь «они», будто они все одинаковые. А это один человек. Некоторым всегда будет трудно поверить…
– Тисаана, я ведь думал, что опоздал. – Он не повысил голоса, но от звучавшей в нем боли я вся сжалась. – Я думал, что, ворвавшись во дворец, найду твой труп. Я думал, что сбываются показанные Илизатом видения. Мне никогда в жизни не бывало так страшно. Никогда.
Его взгляд метнулся навстречу моему. Я не открывала рта. Этот страх так и застыл у него на лице. А будь я на его месте… если бы в ловушку попал он…
Мне стало плохо от одной мысли.
– Так просто ты от меня не отделаешься.
Я отвела с его глаз непокорную прядь темных волос, подушечкой пальца разгладила морщины на лбу.
– Этих людей загнали в невозможное положение. Некоторым всегда будет трудно в меня поверить.
Он притянул мою ладонь к губам и поцеловал.
– Если раньше не верили, теперь поверят, – тихо сказал он. – Они смотрели на тебя, как не смотрят на человека.
Не знаю, почему меня затошнило от этой мысли, – ведь именно этого я и добивалась.
– И на тебя тоже так смотрели.
Да он и заслужил это рвущееся из глаз благоговение. Он был такой необыкновенный, что дух захватывало.
Макс поежился и отвел глаза. Он столкнулся с самым пугающим своим страхом: что мир увидит, на что он способен. Ему и в Трелле тяжело было открывать себя. А теперь все вышло наружу, даже его прозрачные, как бумага, отговорки не помогут.
– Я бы лучше спрятался, – пробормотал он. – Но… это было не зря.
Я прижалась к нему, припала губами к шее, вдохнула его запах. Он отпустил мою руку, чтобы обнять целиком, привлечь поближе.
Бывало, в такие минуты мне хотелось объяснить ему, что смешно и пытаться втиснуть такие чувства в звуки слов. У меня всю жизнь вырывали из рук все, что я любила. Сердце мое не отрастило корней, потому что его вырубали каждые несколько лет. Можно научиться жить и без корней. Находить любовь там, где ее не существует, например в поверхностной нежности жестокого
