них, чтобы кончали тянуть! Чтобы швырнули это существо на плаху и положили ее жизни конец. Сейчас. Сразу же. Нет, еще лучше, если я сделаю это сам. Мне стоит перелететь через перила галереи, схватить обеих ведьм, по одной каждой рукой. Разломать их на куски, вырвать их конечности из суставов. Лишь смерть способна принести облегчение, смерть, смерть, смерть…
Гул музыки.
Всего одна нота – сладкая и чистая, как свет новорожденного лорста. Сияющая аура, пробивающаяся сквозь языки пламени в моей душе, гасящая их один за другим.
Сперва это лишь одна нота. Но по мере того, как мелодия нарастает, как она расширяется, к ней присоединяются и другие. Высокие, хрустальные, сливающиеся в гармонию света. Жар вытекает из моих вен, его заменяет эта песня, подобная чистейшей проточной воде.
Я прихожу в себя. Я растекся по креслу, дрожу, я насквозь промок от пота. Каждая косточка, каждый мускул в моем теле болят, такую боль приносит смертельная лихорадка. Но эта лихорадка отступила. Пусть я слаб и хватаю ртом воздух, но я больше не пленник этого жара.
Сделав рваный вдох, я приподнимаюсь в своем кресле чуть выше. Где это я? Нет, погодите, я помню. На галерее, выходящей на двор друра. А тот эшафот внизу… это ведь я распорядился его возвести, верно? И эта плаха, установленная в центре, и… и…
Фэрейн.
Она там. Она там, внизу, стоит на коленях перед плахой. Перед ней уже поставили черный ящик, готовый принять ее голову. Но она не смотрит на него. Ее взгляд устремлен вверх, впился в меня. Она смотрит на меня, и в этих глазах сияет целый мир жизни.
Фэрейн.
– Нет! – кричу я, вскакивая на ноги.
Барабаны ревут, их гулкий бой заглушает мой голос. Я снова кричу, тщетно, зная, что не могу и надеяться, что меня услышат.
Я вижу, как она склоняется. Кладет подбородок в то углубление. Обнажает белый изгиб своей шеи. Друр занимает свое место рядом с ней, упирается в пол своими большими ногами.
Нет времени думать.
Я прыгаю вперед, отталкиваю Сула. Игнорируя крики окружающих, я вскакиваю на перила галереи и одним прыжком перелетаю через открытое пространство.
Топор занесен. Свет лорста отражается от его лезвия.
Я приземляюсь на платформу, делаю три длинных шага.
Топор опускается.
Моя рука тянется вперед и перехватывает его рукоять. Ее огромный вес, сила замаха друра роняют меня на колени. Но я удерживаю его. Останавливаю его падение. Он повисает в воздухе, в каком-то футе над плахой и своей намеченной целью. Я смотрю вверх, на лицо друра. Из-под синего капюшона в ответ на меня, моргая, глядят круглые изумленные глаза.
Из моего горла вырывается рев. Я вскакиваю, толкаю топор вверх. Перехватив покрепче, я вырываю рукоять из огромных рук друра, разворачиваюсь и вонзаю тяжелое лезвие в доски возле моих ног. Весь эшафот содрогается, грозя рухнуть от этого удара. Я стою, все еще сжимая рукоять руками, и тяжело дышу.
Затем я поворачиваюсь к лорду Рату. Выпустив топор, я выпрямляюсь и рычу:
– Казни не будет.
Жуткая тишина берет весь зал в плен. Все эти следящие за мной глаза. Все эти застывшие вскрики. Все эти бьющиеся сердца, словно застрявшие в перекрытых от шока трахеях.
– Казни не будет, – повторяю я, мой голос звенит, отражаясь от камня. Развернувшись, я смотрю вниз, на плаху. Фэрейн все еще там. Лежит, опустив на нее голову, ее лицо лишь чуть повернуто, чтобы она могла взглянуть на меня. И вся эта прекрасная жизнь сияет в ее глазах. Мне хочется дотронуться до нее. Хочется взять ее на руки. Хочется баюкать ее на груди, плакать и сквозь слезы умолять ее простить меня.
Но затем я моргаю. И на мгновение вижу, как в ее взгляде проскакивает бесконечная бездна.
Поморщившись, я делаю шаг назад.
– Отведите ее в камеру, – командую я, обращаясь к тем двум стражникам, которые привели ее сюда. – Проследите, чтобы о ней позаботились. Ей нельзя причинять вред. Вы меня поняли? Тронете хоть один волосок на ее голове – и лишитесь жизни. Это касается и всех остальных.
Стражники обмениваются быстрыми взглядами. Затем один из них подходит к плахе, нагибается и подхватывает Фэрейн на руки. Мне приходится бороться с желанием наброситься на него, впечатать его лицо в землю и отобрать ее. Но я стою ровно, сжав кулаки, и просто смотрю, как стражник уносит Фэрейн с эшафота – и прочь. Второй тут же спешит следом, крепко держа леди Лирию.
Я медленно поворачиваюсь, глядя на галерею. Там стоит Сул, его мать – рядом с ним. Они смотрят на меня сверху вниз, их лица совершенно лишены выражения. Прочие тоже глядят на меня: мой совет, члены моего двора и домочадцы. Хэйл и ее стража. Умог Зу и ее жрицы. Все.
Огонь в мой душе угас. Теперь я осознаю, что после него осталась жгучая боль. Мою голову словно вскрыли и вогнали прямо в мозг раскаленное тавро. Мне хочется кричать, схватиться за череп, трястись и извиваться. Но я этого не делаю. Я еще шире расправляю плечи, вглядываясь в каждое из этих лиц надо мной, в одно за другим.
В ушах пульсирует тишина.
Я разворачиваюсь. Делаю шаг к лестнице, ведущей с эшафота. Прежде чем успеваю сделать второй, мое внимание привлекает что-то яркое. Я приглядываюсь и вижу: хрустальный кулон, подвешенный на серебряную цепочку. Отброшен. Забыт.
Я бы узнал этот кулон где угодно. Я и узнал его – в том лесу над Дугоримом. Уже тогда в мою голову прокрались первые подозрения, но я отбросил их, ибо на первый план вышли более важные дела. Я должен был быть внимательнее. Должен был расспрашивать дальше, должен был потребовать ответов.
Я наклоняюсь и поднимаю кулон, пряча его в ладони.
Окон в этой камере нет. Да это и неважно. Быть может, если бы имелась хоть какая-то надежда увидеть клочок неба, я бы и мечтала об окне.
А так я знаю, что снова увидела бы лишь камень. Все эти складки бесконечных скал, слой за слоем, формировавшиеся на протяжении эонов. Все эти прорезанные в них изгибающиеся проходы, по которым текут слепые реки. Весь этот жар, все удушье, весь холод и сырость, вся неизмеримая масса. Быть может, неба и вовсе нет. Быть может, этот каменный массив – все, что есть, что было и будет. Быть может, меня раздавит насмерть, а кости перетрет в порошок. Быть может…
