Рената Клоппе вобрала в себя все, что он провозглашал тошнотворным: беззаботность, богатство, вызывающую красоту и полное отсутствие интереса к великим проблемам — голоду в мире, ухудшению экологии, марксизму, идеалам рабочего класса…
И к тому же Курт ненавидел своего будущего тестя.
Однажды, сидя за обеденным столом, после нескольких рюмок спиртного он откровенно высказался в адрес Клоппе:
— Даже если вы искренни в своих убеждениях, даже если вы думаете, что несете благо, все равно все ваши усилия направлены на утверждение собственной власти и разложение общества!
Хомер Клоппе посмотрел на него, как на сумасшедшего, а восхищенная Рената умирала со смеху. Она быстро увела его в спальню, и там он произнес искрометную речь, в которой доказал, что Швейцария со всеми ее банками и так называемым нейтралитетом, экологически чистой пищей повинна во всех мировых несчастьях, начиная со смерти Альенде и заканчивая нищетой в социалистических странах…
Рената пожирала его глазами и шептала:
— Да, мой дорогой Курт, да… Ты прав… Трахни меня!
Как обычно, она провоцировала, брала инициативу на себя… И он уступил, что-то недовольно бормоча себе под нос.
— Курт, помоги! У меня заело молнию платья…
Она сидела на кровати в коротеньком платьице известнейшего в мире модельера, которое стоило больше, чем колумбийский шахтер мог заработать за двадцать лет…
— У меня не получается, — смущенно сказал Курт.
— Какое счастье, что я никогда не ждала, когда ты разденешь меня! Иначе, дорогой Курт, я до сих пор ходила бы в девственницах. Мануэла!.. Мануэла! — позвала она еще раз. — Куда она подевалась? Эта сучка по уши влюблена в парня, который сколачивает состояние в Ботсване на алмазах.
— А она работает прислугой?
— Он уехал туда всего три месяца назад.
— Владеет шахтами?
— Копает… Они оба из Португалии. Прочитал объявление и сорвался отсюда. Когда он возвратится, естественно, богатым, он женится на ней, сделает одиннадцать детей и припечатает к делу… Что поделаешь, она любит своего Хулио! Когда он ее трахал, это занимало десять минут, теперь она проводит весь день перечитывая его письма, и ничего не хочет делать! Мануэла!
— Слушаю вас.
Мануэла была невысокого роста, с короткой стрижкой, но красивая, с каким-то детским, наивным взглядом темных глаз.
— Вы только что из Ботсваны, дорогая, да?
Мануэла ангельски улыбнулась. Она часто и подолгу доверительно разговаривала с молодой хозяйкой: Рената Клоппе всегда была готова выслушать сердечные трудности других. Она давала дельные советы, щедро расплачивалась в конце месяца и вообще рассматривала прислугу больше как подружку, а не как наемного работника. Мануэла обожала ее.
— Что нужно сделать?
— Курт попытался меня изнасиловать, но резко дернул за молнию, и ее заело. Посмотри…
Хихикая, Мануэла быстро все исправила. Глядя в зеркало, Рената искала взгляд Курта, но великий революционер смотрел в окно, чтобы никто не видел залившей его лицо краски.
* * *
— Эта гнилая вонючка хуже ирландского дерьма, акула — этот полицейский! Вы бы видели, как он радовался. Вольпоне в его кабинете! Дженцо никогда мне этого не простит!
Юдельман смущенно опустил глаза. Итало говорил таким тоном, словно никакой ноги не существовало. Всякий раз, когда он пытался направить разговор в это русло, младший Вольпоне тут же уходил в сторону.
— Меня это тревожит, Малыш, очень тревожит… Я приказал начать розыски в Швейцарии, но твой брат исчез, как невидимка. Понимаешь, эта нога…
— Закройся! Я тебе говорю, что это не он! Ты думаешь, что Дженцо такой дурак, чтобы прыгнуть под поезд?
Покусывая губы, Юдельман пробормотал:
— А если ему помогли?
Неожиданно Итало схватил его за лацканы пиджака и притянул к себе.
— Я же тебе сказал — это не он! Он должен был поехать в Италию к одной шкуре. Сейчас он ее трахает! Кто лучше меня знает брата?
Но Юдельман не мог спокойно смотреть на это дело, которое таило в себе большую опасность… Ему пришлось вцепиться двумя руками в свое мужество, чтобы не дрогнуть. Он был одним из немногих, кто знал дикую, необузданную мощь слепой ярости Итало Вольпоне.
— Не злись. Малыш, лучше выслушай… Ты знаешь, что на протяжении восемнадцати лет я являюсь советником твоего брата и всей «семьи». Скажи, Дженцо хоть однажды критиковал мои советы?
— А! Прекрати!
— Ответь мне только на один вопрос, единственный.
— Рожай!
— Если речь идет действительно о ноге Дзу, ты смог бы опознать ее?
Итало взорвался.
— А какого черта я собираюсь лететь в Швейцарию? Сыры жрать?..
— У тебя есть особые приметы?
— Да, черт побери! Когда мы были пацанами, старик подарил нам велосипед, один на двоих. Он выиграл его в покер у одного пьянчуги. Дженцо захотел тут же прокатиться. Я устроился сзади, на багажнике. Короче, мы упали… Дженцо педалью рассекло ступню, и шрам остался на всю жизнь. Я хочу удостовериться, есть ли он… там…
Моше прочистил горло и осторожно спросил:
— Левая или правая ступня?
Малыш уничтожающе посмотрел на него.
— Правая! Когда мой самолет?
— Через два часа. Меня тревожит еще одно обстоятельства… Сегодня утром я должен был встретиться с О’Бройном. На встречу он не явился.
— Ну и что?
— Ничего. Я позвонил ему домой, но и там его не оказалось. Жена не видела его с тех пор, как он улетел в Нассау.
— К чему ты клонишь?
— Не торопись… У О’Бройна есть любовница — Заза Финней.
— Знаю, знаю…
— Она тоже исчезла.
Вольпоне бросил на Юдельмана недоуменный взгляд.
— Моше, что ты хочешь мне сказать?
— Мне кажется странным, что вкладчик двух миллиардов долларов, обладающий шифром счета, исчезает…
Итало изумленно посмотрел на него.
— Если О’Бройн исчез, меня это не касается. Пусть об этом беспокоится его шеф, Этторе Габелотти!
Юдельман медленно покачал головой.
— Одну секунду… Ты знаешь, почему Габелотти не полетел вместе с твоим братом в Цюрих?
— Все знают, что этот мудак дрожит за свою задницу и боится летать.
— Правильно! Поэтому он и отдал свои полномочия О’Бройну. Теперь только два человека имеют доступ к деньгам: дон Дженцо и Мортимер О’Бройн.
Итало рассмеялся фальшивым смехом.
— Говори сразу, что этот недоносок хочет смыться с деньгами Синдиката.
— Такого я тебе не говорил. Я только напоминаю тебе, что речь идет о двух миллиардах долларов.
— Мертвому не надо и трех центов!
