Спустя три часа после прибытия в Цюрих он уже успел испытать на себе разрушительное настроение своего патрона. Внезапно он ощутил свою ненужность… Обычно он всегда, в большей или меньшей степени, был в курсе предстоящего дела. Даже сам Дженцо Вольпоне, у которого он не раз бывал в роли телохранителя, доверял ему какой-нибудь маленький секрет или находил доброе слово. Но Итало! Тот не разрешил даже сопровождать его в морг. А когда он, словно ошпаренный, выскочил из морга, чуть не сбив его с ног, и Пьетро поинтересовался, все ли в порядке, Итало рявкнул: «Заткни пасть, мешок с дерьмом!» Эти слова обидели Пьетро больше, чем разозлили… Никто с ним еще так не обращался. Нет, один-два раза что-то подобное уже было, но обидчики после этого долго не прожили… Ну, а пощечина!..
Весь путь до отеля Итало сидел, не разжимая губ. Беллинцона зашел с ним в кабину лифта, а затем эскортировал Итало до дверей его номера. Вольпоне достал из кармана ключ и только тогда сделал вид, что заметил присутствие своего телохранителя.
— Что ты здесь делаешь?
Пьетро не знал, что ответить. Малыш злобно посмотрел на него и повторил:
— Ну? Что ты здесь делаешь?
Удивленный бледным цветом лица Итало, его сверкающими ненавистью глазами и сильным нервным тиком, обезображивающим его лицо, Беллинцона пробормотал:
— Моше сказал мне…
Пощечина оборвала фразу.
— Сваливай отсюда!
— Но, падроне… в чем я виноват?
Вольпоне ответил мгновенно:
— Ты слишком приметный! — и захлопнул перед ним дверь.
* * *
— Хочу тебе сказать, Фолько, что все это мне не нравится. Я чувствую себя оскорбленным.
— Забудь об этом, — сказал Фолько. — Ты ничего подозрительного не заметил, когда стоял у морга?
— Нет.
— За нами следили два типа.
— Черт!
— Странно то, что они работали каждый сам по себе.
— И куда они нас «довели»?
— Никуда! До морга и все…
— Как же ты их тормознул?
— Выкатил машину поперек улицы… Им ничего не оставалось, как «поцеловаться» с ней…
— Малыш в курсе?
— Забудь его! Мы здесь для того, чтобы обеспечить ему покой, а не расстраивать.
— Ты чокнулся! За кого он меня снова примет?
— Оставь его в покое! Мы достаточно взрослые, чтобы самим решать такие проблемы. Я знаю, как одного из них можно убрать прямо сейчас.
— Он в отеле? — спросил Беллинцона, и его взгляд стал жестким и заинтересованным.
— Да. Второй — тоже здесь.
— Швейцарец?
— Такой же швейцарец, как ты ариец! Они прилетели из Нью-Йорка тем же рейсом… вместе с нами.
Пьетро жадно провел языком по верхней губе, напрочь забыв о своем унижении.
— Полицейские?
— Не знаю. Мне кажется, что они не из одной команды, но это только личное впечатление.
— Что ты собираешься сделать?
— Заняться первым. Он живет на нашем этаже, в 647-м.
— У тебя есть идея?
— Да. Забавная… А теперь слушай, что надо делать.
* * *
Когда Итало вошел в номер, его ярость была такой, что он не в силах был сдержать ее напор, поэтому он занялся тем, что Дженцо назвал бы «мальчишеством». Не смея стрелять по предметам обстановки номера, он прошел в ванную и взял опасную бритву, которой брился каждое утро. Он сам затачивал лезвие, доводя его до состояния, когда оно могло разрезать волос на лету. Итало встал напротив кровати, ожидая, когда волна ненависти достигнет своего апогея. Он начал шептать ругательства на сицилийском диалекте, среди которых часто произносилось слово «Клоппе». Очень скоро эта фамилия вытеснила все другие слова. В уголках рта появились пузырьки пены, рука, сжимавшая бритву, напряглась, побелели костяшки пальцев…
Вдруг, издав нечеловеческий крик, он бросился к кровати и начал резать одеяло налево и направо, широко взмахивая бритвой и представляя себе, что перед ним находится тело Клоппе.
— Тварь!.. Такую твою мать! Грязная свинья!
Итало катался по постели, прижав к себе подушку, и резал ее до тех пор, пока в руках не остались лохмотья наволочки. Только тогда он замер. Тяжело дыша, хватая воздух широко открытым ртом, он невидящими глазами смотрел в потолок, обливаясь потом. Постепенно его дыхание успокоилось, бритва выскользнула из расслабленных пальцев. Он с трудом встал. Ему казалось, что его тело весит десять тонн. Он прошел в ванную, открыл кран с холодной водой и три минуты охлаждал горевшее лицо.
Насухо вытерев лицо полотенцем, он окончательно пришел в себя; хотел позвонить Юдельману, но его палец жил собственной жизнью, набирая свой домашний номер телефона.
После шестого сигнала трубку сняла жена.
— Анджела…
Голос Анджелы звучал так чисто и близко, что ему показалось, будто она где-то рядом, в комнате.
— Итало…
— Чем занимаешься?
— Я спала. — В Америке было шесть часов утра. — Итало? — голосом, в котором чувствовались тревога и нетерпение, вопросительно сказала она.
— Да…
— Дженцо?!
Вольпоне проглотил застрявший в горле комок.
— Да…
— Итало… Ты уверен…
— Да. Я видел.
Он знал, что сейчас она едва сдерживает себя, чтобы не разрыдаться. Возможно, не столько из-за смерти Дженцо, которого она знала всего лишь шесть месяцев, сколько из-за жалости к нему.
— Трудно в это поверить, — сказала она после долгого молчания. — Это ужасно!
— Сообщи Франческе.
— Да.
— Скажи ей, что я обо всем позабочусь.
— Да.
Теперь он отчетливо слышал, что она плачет. Он почувствовал, как у него самого защипало глаза от слез.
— Я еще позвоню тебе днем.
— Итало?
— Слушаю.
— Нет, ничего…
Итало бережно положил трубку на рычаг, провел тыльной стороной ладони по глазам и набрал второй номер.
Когда в трубке послышался заспанный голос Юдельмана, он сказал:
— Это я…
Даже если бы он позвонил президенту Соединенных Штатов, он не представился бы иначе. Кем бы ни был его собеседник, по телефону он всегда говорил одинаково: «Это я!»
— Дженцо?.. — сразу же спросил Юдельман, и Вольпоне был ему за это благодарен. — Дженцо? — повторил Юдельман.
— Да, — обронил Итало.
— Господи, Господи!.. — закричал Юдельман. — А тело?
— Пока нет.
— Господи!.. Это катастрофа.
— Да.
— А может, есть шанс, что…
— Никакого! И не спрашивай почему… Я чувствую это… Я знаю… Все!
— Что ты решил?
— Я заступаю на его место.
Наступившая в трубке тишина обеспокоила Итало. Ему показалось, что нарушилась связь.
— Моше, ты слышишь меня?
