— У тебя тоже, — парирует он в ответ, поглаживая мои волосы.
— Не делай так, это слишком расслабляет. А мне еще надо в душ. Вообще хорошо бы прямо сейчас, но пока нет сил встать. Это не из-за брезгливости, — быстро добавляю я, приподнимая голову. — Просто… ну… у меня… короче, сам понимаешь.
— О, Боже, неужели я дожил до момента, когда тебя можно чем-то смутить и ты не можешь произнести вслух, что у тебя кровь между ног?
— Спасибо, что сказал. А там прям кровище? Смотреть что-то не хочется.
— Багровые реки, — усмехаясь, произносит Алмазов.
— Дурак, — несильно бью по его руке, усмехаясь в ответ и вновь кладу голову ему на грудь. — Вообще-то у меня было стойкое ощущение, что в какой-то момент бронепоезд врезался в тоннель, совершенно непредназначенный для этого бронепоезда. Это, между прочим, больно.
— А ты хотела прям охеренно приятно с первого раза? Ну не наглей, я не настолько волшебник.
— Может и хотела, но я ж не дура, в сказки не верю.
— А зря. Девочки должны в них верить хотя бы иногда. Уже не больно или требуется срочная медицинская помощь от доктора Алмазова? — быстро переводит тему, не прекращая гладить мои волосы. При этом голос его, к счастью, без ноток злости или обиды.
— Ты предлагаешь мне залить там все перекисью, а может вообще зашить раневую поверхность? — вновь приподнимая голову, иронично бросаю я. — Давай не выделываться, нечему там заживать. Через два дня уже можно будет продолжать. Хотя стой…
— Что такое, Полина Сергеевна?
— Примерно через три дня у меня должны быть месячные. Значит все меняется. Второй секс будет через… три плюс три — шесть. Итого через шесть дней. Короче, на седьмой день, начиная с завтрашнего утра. А дальше можно каждый день им заниматься. Хотелось бы к приезду родителей все-таки понять, из-за чего люди так помешаны на сексе. Мама с папой приезжают через одиннадцать дней, значит еще три дня можно пробовать заниматься сексом после второго раза, чтобы понять понравится ли мне это или нет. Четыре дня хватит, чтобы раскрыть во мне потенциал и сексуальные чакры?
— Мне хватит нескольких минут, чтобы задушить тебя и не раскрывать никакого потенциала и чакры, — резко переворачивает меня на спину и нависает надо мной. — Лучше закрой рот, говорю серьезно.
— Тебе не нравится, что я говорю?
— Мне не нравится то, о чем ты говоришь. Хватит анализировать и рассчитывать все наперед. Ты вообще способна отпустить себя и поток тупых мыслей из своей головы хоть ненадолго?! — зло бросает Алмазов.
— Не знаю, — растерянно бросаю я, прижимая руки к груди.
— А ты попробуй для разнообразия сделать что-то новое. Если ты еще не поняла, все твои графики, правила и прочая чушь потерпели фиаско. Ты до последнего предлагала мне просто секс, но еще сегодня утром, бесилась от того, что я провожу время с Соней. Это называется ревность, Полина, — шепчет в миллиметре от моих губ. — И ты далеко не дура, чтобы этого не понять. Ты просто маленькая, лживая коза, которая неспособна признаться даже себе самой, что я тебе больше чем просто нравлюсь.
Почему-то я была уверена, что сейчас он закроет мне рот весьма примитивным способом, тем более, находясь так близко. Но вместо этого Сережа откатывается в сторону и резко садится на кровати. Тянется к полу, хватая свои брюки, и тут меня накрывает паника. Он что, собирается уйти?!
Приподнимаюсь, не задумываясь о том, как это выглядит, и обнимаю Алмазова со спины, обвивая его руками.
— Не уходи, пожалуйста, — сейчас мой голос звучит жалко. Но лучше уж так, чем он сейчас демонстративно уйдет. Еще сильнее обнимаю его со спины, как только понимаю, что он не только не реагирует на мои слова, но и продолжает ворошить свои брюки. — Останься, ну пожалуйста. Я не хочу, чтобы ты уходил. Хочешь, чтобы я умоляла? Ну, Сережа, — отчаянно произношу я, когда он с силой убирает мои руки со своего тела.
— Звони, — протягивает мне мой телефон.
— Что?!
— Звони брату, вот что, — уже мягче добавляет Сережа, чуть улыбаясь. — Или ты ему селфи обещала?
— Да, что-то обещала, — растерянно беру телефон в руки, вновь прижимая к себе простыню. Лучше селфи на фоне изголовья кровати, нежели сейчас вообще что-либо говорить. Поправляю волосы и, не задумываясь, делаю фото, которое тут же отправляю Диме. Как Алмазов вообще вспомнил то, что, по сути, помнить должна разве что я.
— Ты это специально сделал, да? — вдруг до меня доходит. — Манипулировал сейчас мной, внушая, что ты собирался уходить, чтобы я просила тебя остаться?
— Ну пусть будет так. Один — один. Ты тоже это делала сегодня в клубе и не только. Только ты специально, а я… почти нет. Я всего лишь примитивно показал тебе то, что ты на самом деле хочешь. А именно, чтобы я остался. Кстати, напоминаю тебе, что ты обещала быть послушной девочкой. Где у нас ванная?
— Напротив моей комнаты.
— Тогда пошли мыться, Полина Сергеевна. О, кстати, забыл. Ты вообще редкостная врушка. Кровать-то не стерильная.
— Ты вообще о чем?
— О том, что ты жрешь в ней, когда никто не видит, — демонстративно поднимает что-то невидимое с кровати и улыбаясь подносит… ко рту. Дурак!
— Это, наверняка, кошачий наполнитель, — язвительно произношу, как только он берет это что-то в рот. Вот только после моих слов Алмазов даже носом не повел.
— Это печенье, Полина, — заключает Алмазов, победоносно улыбаясь.
— Это моя племянница тут ела.
— Ну да, ну да, пошли мыться, грязнуля, — одергивает простыню и хватает меня за руку.
— Не смей меня так называть.
— Давай, давай, грязнуля, — с усмешкой повторяет Сережа, подхватывая меня на руки…
* * *
Алмазов, как минимум, обязан это оценить. А если невкусно — обязан соврать. Не соврет — обижусь. Ну да, стоило только получить статус женщины, как и мысли появились типично женские. Готовка, обида. Что, блин, следующее? Умиляться щекам грудничков? Ой, ладно, чего я нервничаю раньше времени? Или у меня начинающийся психоз из-за неприятных ощущений в промежности? Разве так должно быть?
— Полина Сергеевна, ты перекармливаешь кота, — резко оборачиваюсь на голос Сережи, задевая рукой сковородку. Та, к великому счастью не падает на пол.
Смотрю на Алмазова, который как ни в чем не бывало, ничуть не стесняясь чужого дома, присаживается за стол, держа в руках, а если быть точнее, прижимая к себе Симбу. Миленько, кстати, смотрятся.
— Почему перекармливаю? Он просто пушистый.
— Ага. И кость широкая и окраска его полнит. Пощади любимца, ему и так сложно прыгать на трех лапах.
— А я его подсаживаю. И вообще — заведи своего и следи за его диетой, а мне тыкать чем кормить кота не надо.
— Злюка, — посмотрела бы я на тебя, каким бы ты был с моей промежностью.
— Кофе с молоком?
— И с сахаром. Одну чайную ложку.
Заливаю в чашки кипяток и ставлю перед Сережей, который пристально наблюдает за моими действиями, при этом не скрывая улыбки.
— Не надо на меня так смотреть.
— Как?
— Вот так.
— Я тебя смущаю?
— Пусть будет, да. Чего ты лыбишься? — кладу на тарелки оладьи и ставлю на стол варенье. Сажусь напротив Сережи и тут же, чтобы занять свои руки, хватаюсь за горячую чашку.
— Не думал, что будет так приятно смотреть за тем, как ты готовишь мне завтрак, — отпускает с рук Симбу.
— А ты смотрел как я готовлю?!
— Ага. Целых три минуты. Котик у тебя, кстати, ручной. Вида не подал, что его бесит сидеть у меня на руках. А как часто ты готовишь для своей семьи?
— Каждый день, — после секундной заминки говорю первое, что приходит на ум.
— Ты когда врешь, облизываешь нижнюю губу.
— Спасибо, что сообщил.
— Пожалуйста, — все так же улыбаясь, нанизывает на вилку оладушек. Какого лешего я смотрю на то, как он его жует? — Вкусно, — ну хоть одна хорошая новость, даже если соврал.
— Варенье рядом с тобой или ты не любишь?
— Люблю. Но мне и так хорошо. Твой брат живет отдельно?
