Мысленно я вижу тот день словно в замедленной съемке. Дерево в центре кадра, солнце, пробивающееся сквозь утреннюю дымку к его вершине, а затем опускающееся на другую сторону. А там, под ним, мы — переплетение конечностей, которое не разнимается до захода солнца.
То же самое мы проделали и на следующий день, и следующий, и лишь утром следующего дня, потому что мама повела ее покупать новые туфли. Я помню, что они были блестящими, черными и массивными и выглядели немного нелепо на ее длинных худых ногах, но что я знал об обуви и моде?
Мы пришли на первый день десятого учебного года, на наших запястьях красовались браслеты дружбы, которые мы обещали никогда не снимать. К обеду нам обоим написали замечания, что на следующий день их нужно оставить дома. Мы вели себя так, словно это была самая большая несправедливость в мире. Сейчас это кажется смешным, но тогда мы чувствовали себя словно Ромео и Джульетта, которых пытаются разлучить. Как влюбленные юные бунтари, мы носили их на лодыжках, спрятав под длинными носками и брюками. Наш маленький секрет. Все они до сих пор хранятся у меня в коробке.
Иногда я жалею, что мы не похоронили ее здесь, чтобы я мог лежать на земле и чувствовать близость к ней. Вместо этого мы развеяли ее прах. Она повсюду: в земле, в ветвях, в дуновении ветерка, но всегда вне пределов моей досягаемости. И все равно я провожу пальцами по траве.
— Ну, я кое-кого встретил. — Мое сердце так сильно болит, когда я произношу это вслух. В любом другом контексте это была бы ужасная новость, которой не стоило бы делиться со своей женой. — Я переспал с ней, Хизер.
Я опускаюсь на колени и начинаю рыдать.
— Мне так жаль. — Мне нужно выплакаться, это ужасно, но необходимо. Я должен снять это с себя.
— Ее зовут Кара, — продолжаю я. — Я встретил ее в кафе и думаю, она бы тебе понравилась.
Тереблю шов на ботинке, а слезы продолжают литься, выплескиваясь наружу вместе с чувствами, которые я слишком долго держал в себе.
— Мне ужасно неловко говорить тебе об этом, Солнечное сияние. Знаю, я обещал двигаться дальше, но это похоже на предательство. У нее закончились длительные отношения, и она тоже чертовски напугана. Думаю, она боится, что ей снова причинят боль, и, честно говоря, я боюсь, что я причиню ей боль. И я боюсь, потому что…
Не могу поверить, что говорю это. Не могу поверить, что до сих пор не осознавал, какую ужасную тайну храню.
— Я боюсь, что она тоже умрет.
Слезы льются сильнее, я не пытаюсь их остановить. Глубокие, вздымающиеся рыдания вырываются из моих глаз и груди, оставляя меня задыхающимся и сопливым. Я достаю из кармана салфетку, как вдруг происходит самая странная вещь. Начинается дождь. Из-за ливня все вокруг преображается, но я остаюсь сухим под сенью дерева.
Возможно, в этом нет ничего странного. Возможно, я просто не проверил погоду, и внезапные ливни прогнозировали. Вероятно, я нахожусь в таком горе, что ищу знаки, куда бы ни пошел. А это похоже на один из таких знаков.
С тех пор как умерла Хизер, я часто ощущаю, что здесь происходят странные вещи. Листок, падающий на землю в разгар лета. Новый цветок, которого здесь никогда раньше не росло. Шелест ветвей в тихий безветренный день. На все это мы могли бы не обратить внимания, если бы отчаянно не нуждались в доказательствах того, что те, кого мы потеряли, все еще с нами, что они нас видят и любят.
Но я предпочитаю воспринимать это как знак. Когда мы с Хизер начали интересоваться фильмами, нам всегда нравились сцены под дождем. «Дневник памяти», в котором Ной и Элли попадают под дождь на лодке, и она узнает о его письмах. Или «Страна садов», когда они забираются на крышу старого грузовика и начинают кричать, а потом целоваться.
Под дождем все чувства обостряются. Гнев выходит наружу, страхи высвобождаются, печаль смывается. Сидя здесь под этим ливнем, я не могу удержаться от смеха, потому что я, что ли, очистился? Переродился?
— Думаю, она бы тебе правда понравилась, Солнечное сияние, — шмыгаю я носом. — Она дизайнер интерьеров и помешана на любовных романах, которые заставляет меня читать. Ну, не то чтобы она заставляет, я просто попросил у нее рекомендаций. Думал, что, может быть, с ней можно было бы сходить на пару свиданий, так сказать, окунуться в новую жизнь, но мы стали друзьями. Для меня это нечто большее. Мне нравится, что она есть в моей жизни. Я чувствую себя счастливым рядом с ней. Она как бы показала мне, что есть много разных путей к любви, и думаю, что, возможно, пришло время пойти по этому пути немного дальше. Но я все еще очень, очень скучаю по тебе. Чертовски ужасно жить без тебя, но я действительно надеюсь, что ты слышишь меня, где бы ты ни была, и что ты гордишься мной.
Я целую вечность сижу, прислонившись спиной к коре. Наше дерево было здесь задолго до меня. Задолго до Хизер, до того, как мы с Хизер стали «нами». И оно будет здесь еще долго после того, как мы все уйдем. Оно видело меня в самым счастливые моменты и видело в те дни, когда я больше не хотел существовать. И за все то время, что оно живет на этой планете, я должен верить, что оно увидит больше счастливых дней, чем печальных.
Когда я открываю заднюю дверь, то слышу болтовню на кухне, и я бы разрыдался, если бы не выплакал все там, на лугу. Я вхожу и вижу, что Роб сидит за обеденным столом, а моя маленькая бабуленька слушает его новости, приподняв одну бровь. Он встает и обходит свой стул, чтобы крепко обнять меня. Должно быть, бабушка позвонила ему, когда я вышел на улицу, и велела немедленно идти ко мне.
— Мальчики, идите и поешьте немного фарша и картошки (прим. популярное шотландское блюдо). — Не знаю, откуда она это взяла, потому что не помню, чтобы, когда я приходил, пахло готовкой, но она всегда, в мгновение ока, готовила для нас еду. Мы занимаем свои места и принимаемся за еду, как только она ставит перед нами тарелки. Она всегда с удовольствием кормит людей, и когда я был маленьким, за этим столом всегда было полно народу, будь то Роб, Хизер и ее сестра или студенты-медики, которых мама присылала за вкусной едой. Прошло много лет с тех пор, как скончался мой дедушка, но мне грустно думать, сколько ночей она, должно быть, проводит здесь в одиночестве. Я должен чаще навещать ее. Несмотря на то, что иногда избегал этого места, пытаясь избавиться от болезненных воспоминаний о том, как жил здесь с Хизер, в глубине души я знаю, что этот дом всегда был полон любви.
Еда горячая и бодрящая, и я чувствую, как напряжение в груди немного спадает. Это вкус моего детства, юности, когда я поздно вечером сидел у кровати и смотрел, как спит Хизер. Мы едим в уютной тишине, и я благодарен, что они ждут, пока мы поедим, прежде чем снова заговорить.
— Ну, как дела? — осторожно спрашивает Роб.
— Все хорошо. — Это ложь, и они все это знают. — В «Солнечном сиянии» все действительно хорошо. С домом все в порядке. Не на что жаловаться.
— А что насчет Кары? — Я не рассказал ему, как плохо обстояли дела на этой неделе, что ей пришлось присматривать за мной, но бабушка знает. Я сказал ей, так как мне пришлось пропустить наш пятничный звонок, а она разозлилась, что я не приехал домой, как в прошлый раз. Я же не знал, насколько все будет плохо, пока не погрузился по уши.
Я испускаю долгий, медленный вздох, который говорит ему все, что нужно знать. Бабушка убирает наши тарелки на столешницу и садится рядом со мной, а Роб встает и наполняет раковину водой для мытья посуды. Я сижу, обхватив голову руками, а она медленно поглаживает мою спину вверх-вниз, совсем как в детстве.
— Чего ты хочешь, дорогой?
— Я просто хочу ее. — Слова застревают у меня в горле. — Она великолепна. Я чувствую себя таким счастливым, когда я с ней, но…
— Но что?
Звучит нелепо, когда я это произношу:
— Я не могу избавиться от ощущения, что изменяю. Каким-то образом предаю Хизер. — Слова застревают у меня в горле.
