Забавно, папы рядом нет, а я отчетливо слышу его голос и то, с каким удовольствием он произносит эти слова. Почему-то только сейчас осознала, насколько я… несамостоятельна и уязвима. По сути, я — тепличное домашнее растение, которое вроде, как и яд может пустить, если тронут, но вот самостоятельно прожить — нет. Пока, нет. Никогда я не задумывалась над тем, чтобы пойти работать до окончания ординатуры, тем более университета. Как это, пропускать учебу, да еще и работать какой-нибудь медсестрой за копейки? Сейчас, глядя на мелочь в кармане, за которую я куплю разве что хлеб с самой дешевой шоколадкой, до меня дошла простая мысль — лучше иметь свою заработанную копейку и рассчитывать на нее, если кто-то пнет под задницу ногой. Надеяться надо все же на себя, какими бы ни были хорошими Алмазов и мама с папой. Усмехаюсь, отпивая молоко из бутылки. Спасибо, Димочка, хоть за молочко.
Подхожу к окну, открываю его настежь и вдыхаю чуть прохладный воздух. Наконец, жара спала. Выплакав десятигодовалый запас слез, стало как-то хорошо. И так… понятно что ли. Не знаю, поеду ли я в аэропорт или гордость вступит в свои права, но то, что в ближайшее время я устроюсь на работу — неоспоримый факт. Может все это не случайно и дано мне не только для того, чтобы почувствовать себя слабой, а что-то изменить. Да и почему бы и нет, учитывая, что за два месяца, проведенные бок о бок с Алмазовым, я уже изменилась. И если уж быть честной перед самой собой, некоторые из перемен пошли мне только на пользу. Только не потерять бы себя за этими переменами.
* * *
Вот уж отоспалась, так отоспалась. На часах девять утра. Не припомню, когда в последний раз столько спала, да еще и не в своей кровати, а на диване не самого лучшего качества. Еле-еле встала и поплелась в ванную, да и то, только потому что по-прежнему голодна. В зеркале я увидела нечто ужасное. Лицо… алкоголички. Глаза как пельмени, нос красный и губы почему-то… тоже красные. Скорее всего от того, что я их облизывала из-за противных слез. Мда… увидел бы меня сейчас Алмазов. Наспех умылась и, найдя в чемодане солнцезащитные очки, поплелась в магазин.
Молоко, конечно, хорошо, но это как мертвому припарка. Благо, идти пришлось не так уж и далеко, пятнадцать минут и шикарная пекарня передо мной. Жаль только, что почти ни на что не хватит. Нельзя, вот нельзя ходить голодной в магазины, тем более в пекарню. Истекаю слюной на шикарную выпечку с корицей, но рациональная часть меня подсказывает, что надо что-то посытнее и подешевле. Я понятия не имею, когда вернется Дима, а просить деньги у кого-то другого — не хочется. Хотя, можно попросить у Алисы… Да, пожалуй, так и сделаю, если до ужина Дима не вернется.
Оказывается, человеку для счастья нужно не так уж и много — всего лишь вовремя засунуть в рот свеженький, теплый батон с хрустящей корочкой. Хорошо, что взяла два. Сама не знаю почему улыбаюсь, но именно это я и делаю, жуя батон всю дорогу, вплоть до квартиры. Улыбаюсь, пока не вижу маму, барабанящую рукой в Димину дверь. Кусок булки так и застрял в горле, когда мама на меня обернулась.
Глава 50
— Ты… ты… да ты… маленькая паскуда! — кричит мама, замахиваясь на меня сумкой. Спасибо на этот раз моей реакции — я вовремя увернулась.
— Да что я сделала?!
— Что ты сделала?! Что ты сделала?! — повторяет мама чуть ли не заикаясь. — Почему ты с вечера не берешь трубку?!
— Я заснула. И телефон на вибрации стоит, наверное. Я не помню, я вообще забыла про телефон.
— Забыла, да? А сейчас где ты была?!
— За батоном ходила, — почти шепотом произношу я, протискиваясь к двери, и достаю ключи.
— За батоном?
— Ну почему-то у них это зовется чиабатой. Хотя чиабата по стандарту и вкусу совершенно другая, надо написать на их сайте о несоответствии. Но очень вкусно. И дешево, — открываю дверь, пропуская маму вперед.
— Я думала Дима преувеличивал, — стащив с меня очки, констатирует мама. — А ты… ты выглядишь так, как будто тебя пчелы покусали. Я не понимаю, просто не понимаю, почему если у тебя что-то случилось с Сережей, не прийти домой или хотя бы не позвонить и сказать пару слов? Или отправить долбаное сообщение? Это так сложно, Полина?! — со слезами на глазах произносит мама, усаживаясь на диван. — Почему я должна узнавать это от Димы и притворяться перед твоим папой, что все зашибись, и в девять утра иду искать не дочь, а всего лишь по магазинам?!
— Я думала ты обиделась.
— Господи, чего ж вы все такие придурки-то? — с грустной усмешкой произносит мама, прикладывая ладони к лицу.
— Почему все? — усаживаюсь рядом, убирая в сторону батон.
— Потому что. Что у тебя случилось, Поль?
— Чиабату батоновну будешь? — протягиваю маме, чуть улыбаясь, представляя, как это выглядит со стороны. Опухшая морда подает батон. Мама в ответ, как ни странно, отщипывает мякоть.
— Попытка улизнуть от моего вопроса — не засчитывается. Что у вас случилось?
А что у нас случилось? Хороший вопрос. Неожиданно настала жопа. И так же неожиданно для самой себя, я рассказала все. Реально все. И даже то, что я прокусила руку Алмазова.
— Вот как-то так. Тебе папа когда-нибудь говорил «пошла вон»? Хотя нет, не так, дважды «пошла вон».
— Мы вчера с твоим папой друг друга ни один раз послали на всеми известный мат из трех букв, потом еще была куча других нецензурных слов, хлопанье дверьми и не только. Вечером мы уже лежали в обнимку на диване, обсуждая тупую, совершенно не смешную комедию. Все немного сложнее, чем кажется на первый взгляд. Знаешь, сколько раз в молодости мне хотелось побить Сережу или проткнуть ему ногу каблуком? Хотя, почему только в молодости, сейчас тоже. Но это же все эмоции. За некоторые слова и поступки мне и по сей день стыдно. Некоторые вещи вообще нельзя говорить мужчинам, я тогда это не понимала, но говорила, а мне и подсказать никто не мог. И знаешь, если бы твой папа был истеричкой, как некоторые мужчины, то сейчас бы я тут не сидела, просто потому что и тебя бы не было. Он хоть и паскудный временами, и обиженка еще та, но мой. Я давно не представляю без него своей жизни, хоть и повторюсь, временами и убить хочется. И мне его, и ему меня. Но это все минутные порывы. И если бы каждый из нас хоть иногда не уступал друг другу, то всего бы этого тоже не было. Если цепляться за каждое произнесенное плохое слово и прокручивать его в голове, то знаешь, лучше сразу помахать друг другу рукой. Ты говорила последние пять минут только о том, как Сережа послал тебя вон. А ты сама помнишь про свои слова до того, как он тебя послал? Да и потом, ты же сама сказала, что не один раз произносила «ненавижу». Ты его ненавидишь, Поля? Или это такие же слова в запале?
— Не ненавижу, — мотаю головой из стороны в сторону. — Но ведь он мне поставил ультиматум, если не приеду в аэропорт, то бегать за мной не будет. Значит не сильно-то я ему и нужна.
— Ложись сюда, опухлик, — с улыбкой произносит мама, хлопая ладонью по ногам. Недолго думая, ложусь на диван, положив голову на мамины ноги. Дежавю. Еще несколько дней назад Алмазов точно так же лежал на мне. И говорил куда более приятные слова.
— Я не защищаю Сережу, как ты можешь сейчас подумать. Только ты кое о чем забываешь. Твой Алмазов — не дурак. Представь, что он сказал бы тебе остынь пару недель, а потом я к тебе приеду. Представила?
— Представила.
— Тебе бы стало хорошо?
— Ммм… не знаю.
— А я знаю — нет. Чем больше у человека времени, тем больше он страдает ерундой. И накручивает себя. Мне кажется, Сережа тебя хорошо изучил за время, проведенное вместе и дело далеко не в вашей совместной поездке. Он бы все равно назвал тебе эти пару дней. Просто так совпало. И это правильно, Полин. Никакой мужчина не хочет выглядеть в глазах своей женщины тюфяком. Это только так кажется, что романтичный мужчина — это предел мечтаний. На деле таких соплежуев никто не любит, как бы мне ни хотелось это признавать. Ни один нормальный мужчина не захочет, чтобы все решала женщина, они в принципе не любят признаваться в том, что зависимы от женщины. И если бы твой Сережа сказал что-то типа: «Иди домой, я дам тебе столько времени, сколько нужно, ты и твои желания для меня — самое важное». Я бы на это сделала вот так, — смотрю на маму, а она кривит лицо и демонстративно… плюет. — Соплежуй и балабол.
