бессердечного урода, с которым нельзя договориться оправдывает полностью.
Червяк сомнений точит. Покой пропадает вовсе.
Как же надоело все. Гашу свет в доме и падаю в кровать. Заматываюсь с головой в одеяло, зажмуриваю с силой глаза. Хочу уснуть, провалиться в небытие чем скорее, тем лучше. Где там чертова сонная бездна?
— Ты серьезно считаешь, что я приму?
— А ты считаешь, что сможешь отказаться? Подумай, возможность вот она, — протягивает раскрытую ладонь, — лежит сверху. Бери.
— Барский, я не хочу быть тебе обязанной, понимаешь? Я вообще ничего не хочу!
— Подумай. Не принимай решение сразу. Готов говорить в любую минуту. Предложение действует бессрочно.
— Уезжай, Давид.
— Дин! Ты осталась совсем одна.
— Слава. У меня есть Слава.
— Не рисуй себе воздушных замков. Под яркой кожурой зачастую гнилое яблоко. Поверь, я знаю о чем говорю.
— Да уж. Кому как ни тебе знать.
Бред. Не верю, что Воронов гнилой. У Давида вошло в привычку критиковать Славича. Воспринимать его слова не считаю правильным. Слава не такой. Он как раз в отличие от Давида был намного честнее и …
Ключ проворачивается в замке. Вскакиваю с кровати. Едва ступая пальцами босых ног, невесомо несусь к двери. Если это вернулся Давид, не пущу больше. Не спешу отодвигать щеколду, просто слушаю звуки.
Тяжелые шаги по крыльцу и глухое бормотание не прекращается. Это не Давид. Не Давид… Боже… Кого принесло в недобрый час. Спина покрывается испариной. Я ног не могу отодрать с пола, как приклеенная стою. Незваный гость топчется на крыльце, деревяшки прогибаются под весом. Что-то ищет.
Еще минут пять умираю от страха, а потом, к счастью, шаги удаляются. Обессиленно сползаю по прохладной стене. Опускаю голову и волосы окутывают мягким покрывалом. Ха… Мнимая защита от реальности. Вот ей-богу пожалела, что Барский уехал. С ним бы страшно не было.
Не успеваю отдышаться, как шаги вновь возвращаются. Внутри холодец образуется вне зависимости жалких убеждений, что он сейчас потопчется и снова уйдет. Я напряженно вслушиваюсь, решая на ходу как быть.
К счастью, слышу голос соседки. Сердце разжимают тиски, но внезапная мысль заставляет вновь подпрыгнуть главную мышцу.
— Дина, — стучит в окно, — зачем щеколду заперла. Открой. Хозяин вернулся.
Поднимаюсь. Едва держась на ногах, щелкаю по металлическому языку и отшатываюсь назад. Дверь со скрипом открывается.
В проеме стоит сухой мужчина в костюме. В руках у него небольшой чемодан. В свете фонаря отражается напряженное лицо, лоб изрезан глубокими морщинами. Взгляд цепкий, но какой-то безжизненный. Он бледен, но весьма надменен.
— Здравствуйте. Позвольте представиться. Роман Александрович. А Вы моя новая квартирантка. Так?
Слежу, как удаляется соседка. На меня обрушивается странный морок. Я словно заторможенная. Какую игру я затеяла? Обилие событий за последнее время вдруг обваливаются водопадом. Силы стремительно пропадают. Хватаюсь за ручку двери и выпаливаю с отчаянной решимостью, глядя прямо в глаза стоящему напротив.
— Я Ваша дочь, Роман Александрович.
— Не думал, что придется нам когда-нибудь свидеться, — задумчиво стучит по подстаканнику ложкой.
Монотонный звук взрывает мозг. Сейчас меня раздражает все. Реакция Самойлова на приезд, его полное безразличие к происходящему. В моменте показалось, что он очень досадует на то, что явилась в его дом. Чем больше здесь нахожусь, тем больше прихожу к невеселому выводу.
Нет, я не ждала, что он бросится на шею. Мы взрослые люди и прожив целую жизнь друг без друга, странно было бы облиться слезами нечаянной радости. Но дело в том, что Роман Александрович абсолютно бесчувственный человек. Ноль!
— Я бы не приехала, если бы… Ладно, неважно, — останавливаюсь вовремя. Прошу лишь об одном. — Расскажите мне о матери.
— О-о-о! Она была чудная женщина. Веселая, романтичная, красивая. Вы на нее очень похожи, кстати.
Прекрасно.
Если его «вы» я выдерживаю относительно спокойно, то на поход к шкафчику и выуживанию из него бутылки дешевого коньяка встречаю безрадостно. Но я тут не хозяйка, запретить не могу.
— Чем же?
— Манерой, грацией. Понимаете? — машет опустевшей стопкой перед носом. — Она такая вся воздушная была. Вас от нее отличает хищность, — тычет в меня стаканом. — А моя женщина была иной во всем за исключением одного недостатка. Весомого недостатка!
— И которого?
Роман Александрович лихо расправляется со второй дозой. Глаза начинают блестеть. Самойлов становится поразительно неприятным. Он мне напоминает злобного гнома. Вроде одежка приличная, с виду добренький, а внутри чернота. Нос заостряется, острый подбородок выезжает вперед. Но самое странное не это, а то, как смотрит. Жадно, неприязненно и фонит напропалую чувством презрения.
Уехать? Мне кажется, мы хотим этого и он и я. Здесь я чужая.
— Она была из богатой семьи.
Пафосный голос падает в тишину. Так говорят люди, которые всегда с отменно напускной брезгливостью говорят о чужих деньгах, а увидев их или хотя бы приблизившись, немеют от благоговения к купюрам и вожделеют больше всего на свете. Но сами прикладывают минимум усилий, чтобы заработать. Порицание и зависть вечное оправдание своей провальности.
Мерзко. Мерзко мне!
— Разве мать в том виновата?
— Нет, — презрительно усмехается, — виноваты ее родственники. Вы смотрю тоже из той же породы, — придирчиво осматривает кольца и крупный браслет на запястье. — Деньги зло.
— Как ее звали?
— Юля. Джулия. Я любил ее так называть.
— Роман и Джулия. М-да…
— Почти как Ромео и Джульетта. Поганые Доронины! Ненавижу. Они виноваты в смерти. Больше никто.
— Я недавно узнала о …
Он меня не слушает. Заливает еще рюмку и сбивчиво рассказывает о своей жизни. Оказывается, мама отреклась от семьи и прозябала с отцом в этом доме. Боже, с печным отоплением. В нищете. Как утверждает Самойлов, быт для них был неважен. Главное, что он хотел написать гениальный роман, который смог бы прославить его на весь мир. Но чертовы обстоятельства погубили талант.
Самойлов писатель неудачник, который творил нетленку, но признания не случилось. Это уже мое мнение.
Роман Александрович вскакивает. Почти спотыкаясь, бежит в свою комнату, сует мне в руки испечатанные листы, и я понимаю, что там сущая белиберда. Построение текста хромает на обе ноги, повествование изломано, хаотично. В основном рассуждения и они очень странные. На титульном листе написано «Мысли о гармоничном бытие. Человеку много не нужно».
Они не жили, а почти что выживали. Еще раз убеждаюсь. Хотя Самойлов рассказывает иначе, приписывает неземную любовь и говорит, что неустроенность и тотальное безденежье переносили легко.
Меня злит, что он такой. Я представляла себе его совсем иначе. Мне казалось, что он сильный. Я жила все время в окружении слабых мужчин, за исключением
