— Маркиза может распорядиться прогнать ее. Она хозяйка.
— Она потеряла все свои права, бросив дом и мужа. Я бесконечно восхищен этой несчастной Сольмо: она ехала два дня верхом, почти без отдыха, чтобы только увидеть его. Вчера вечером, когда она вошла и бросилась на колени, умоляя, я… А я не такой уж чувствительный… Мы с доктором… растрогались, как мальчишки. Мы не смогли сказать ей: «Возвращайтесь, откуда явились». Это было бы чересчур жестоко.
— А теперь…
— Теперь оставим ее тут, пока не придут и не прогонят ее, если у них хватит смелости. Она была любовницей? Вы что, настолько щепетильны?
— Не называй это щепетильностью… Маркиз Роккавердина не должен умереть на руках у этой женщины… Это был бы скандал!
— Он должен умереть, как собака, на руках у наемных людей, у Титты и мастро Вито!.. И это, по-вашему, не скандал! А еще говорите, что я безбожник! Да тут от сотни Иисусов отречешься, когда видишь такое!..
За три дня слабоумие очень сильно прогрессировало. Освобожденный от смирительной рубашки, маркиз сидел в кресле с подлокотниками, понурый, сложив на коленях руки.
Агриппина Сольмо с материнской заботливостью одевала его, умывала, причесывала, кормила. Иногда, услышав ее голос, звавший его: «Маркиз! Маркиз!» — и ласково журивший, когда он упрямо отказывался есть, больной медленно поворачивал голову в ее сторону, смотрел на нее исподлобья, словно голос ее пробуждал в нем смутные воспоминания о каких-то далеких впечатлениях, но они тут же развеивались, и вновь на долгие часы впадал в угрюмую неподвижность.
И в то время как его тело — уже не человека, а животного — вроде бы наслаждалось теплом солнечных лучей, проникавших в открытую балконную дверь, она тихо разговаривала с ним, изливая душу, хотя и знала, что ее не понимают:
— Зачем вы это сделали, ваша милость? Почему ни разу ни слова не сказали мне?.. Ах, если бы вы только сказали: «Агриппина, ты смотри мне!» Намека было бы достаточно! Разве не вы были хозяином? Зачем надо было убивать?.. Это была судьба! О боже! О боже!..
Она радовалась, видя, что он спокоен, что не кричит больше, не мечется. Ей казалось, что наступило улучшение. И она испытывала горечь и удивление всякий раз, когда доктор приходил, осматривал его, качал головой и уходил, пожимая плечами и не отвечая на ее вопрос:
— Ему лучше, правда? Теперь он покорный, как ягненок.
И все же у нее сжималось сердце, когда она видела, как он подолгу рассматривает свои руки, медленно поворачивая их, как притрагивается к кончикам пальцев, словно хочет сосчитать их, не замечая стекающую с губ пену. Она вытирала ее платком и следила за каждым движением его головы, за его взглядом, стараясь отыскать в нем хоть малейший проблеск сознания, и все повторяла:
— Это я! Агриппина Сольмо! Не узнаете меня, ваша милость? Я нарочно приехала сюда! Я больше не уйду отсюда!..
Потом, услышав, что он пытается что-то сказать, она опускалась перед ним на колени, брала его за руки, шарившие по одежде, и пыталась обратить на себя взгляд его казавшихся мертвыми глаз.
— Это я! Агриппина Сольмо!.. Ну, постарайтесь, ваша милость! Вспомните! Вспомните!.. Посмотрите мне в лицо!
Она приподнимала его голову за подбородок, на котором уже выросла колючая, щетинистая борода, убирала со лба волосы, падавшие на глаза, потому что голова его, точно отяжелевшая от болезни мозга, все время была опущена, и в конце концов, вскочив в порыве отчаяния, закрывала лицо руками и говорила:
— Что за наказание, господи! Что за наказание!
Она имела в виду и себя, словно большая часть вины ложилась на нее, раз маркиз убил Рокко Кришоне.
Титта приходил время от времени, чтобы составить ей компанию.
— Вы не видели его в первые дни. Он ни на минуту не затихал! Я трое суток не смыкал глаз! На него страшно было смотреть.
— А маркиза? Как же она могла оставить его?
— Благодарите бога!.. Будь она тут, вас бы здесь не было…
Он рассматривал ее. Она по-прежнему была красива, красивее маркизы: высокая, стройная, с тонким, белым, как молоко, лицом, черными глазами, черными, как вороново крыло, волосами. И в разговоре о ней с мастро Вито Титта сказал, что, по его мнению, свое первое безумство маркиз совершил, когда отдал ее в жены Рокко, который не заслуживал этого.
— Знаете, какой между ними был уговор? Он не должен был даже пальцем прикоснуться к ней… Поэтому маркиз и убил его.
— Что ж, он сам поднес запал к пороховой бочке… А вы как бы поступили?
— Барская прихоть!.. Нам с вами и в голову бы не пришло выставлять такое условие. И вот пострадал ни в чем не повинный человек! Маркиза не знает, что Сольмо здесь. Иначе явилась бы сюда выцарапать ей глаза. Мария говорила, что слышала, как она сказала матери: «Не могу простить его! Он убийцей стал из-за этой женщины!» И ушла от него.
— Муж всегда муж! Тем более в таком состоянии!
— Говорят, она отказалась от приданого через нотариуса… Маркиз отписал ей Поджогранде.
— Через нотариуса?
— Вы верите этому? Я бы хотел, однако, знать, кто здесь будет хозяином и кто позаботится о моих делах.
Дядя дон Тиндаро и кавалер Пергола приходили три-четыре раза в день вместе с доктором Ла Грека.
— Ах, доктор! Он совсем не хочет есть! Стискивает зубы, отворачивается. Как быть?
— Ну вот и приехали!..
Больше доктор ничего не сказал. И Агриппина Сольмо, понявшая смысл этих слов, упала на стул и, схватившись за голову, зарыдала:
— Жизнь моя! Жизнь моя!
Безутешная нежность этих слов не тронула старого дядю маркиза. Он подошел к ней и, взяв за руку, вежливо, но строго сказал:
— Вы должны понять: вам больше нельзя оставаться тут. Мастро Вито, позаботьтесь… Бедняжка!
Она уклонилась от него и бросилась к маркизу, чтобы целовать и целовать его почти безжизненные руки, которые убили из ревности к ней. И казалось, она хотела оставить тут всю свою душу, исполненную благодарности и гордости за то, что до такой степени была любима маркизом Роккавердина.
— Жизнь! Жизнь моя!
И она дала мастро Вито увести себя, не сопротивляясь, смиренная и покорная, какой была всегда. Она и сама понимала, что не может больше оставаться здесь, потому что так угодно ее судьбе!
1901Роккавердина — Зеленая Скала.
Лагоморто — Мертвое Озеро.
Раббато — название города происходит от арабского слова и означает «печь». Под видом Раббато Капуана описал свой родной город Минео.
Ошибаться свойственно человеку! (лат.)
Уважительное приветствие в Сицилии.
Прототипом Агриппины Сольмо послужила Беппа Сансоне, служанка в доме Л. Капуаны, которую он любил многие годы.
Доверенное лицо, которому можно дать любое поручение (лот.).
Унция — так назывался в Сицилии испанский золотой дублон; была монетной единицей до 1865 года.
Спинет — клавесин небольших размеров.
Епитимья — церковное наказание верующих за нарушение религиозных канонов, предписаний; виды наказаний: продолжительная молитва, усиленная постом, земные поклоны перед иконой или крестом, используемые духовенством для усиления влияния на верующих и укрепления их веры.
Подобные с подобными (лат.).
Иосиф, муж Марии, считался прямым потомком царя Давида, и именно на его родословной строилась версия о царском происхождении Иисуса Христа. Чтобы согласовать эту версию с версией о непорочном зачатии, теологи утверждали, что Мария — близкая родственница Иосифа.
Валенца — город в Пьемонте.
Три греческие богини Гера, Афина и Афродита оспаривали яблоко с надписью: «Прекраснейшей». Зевс послал богинь на гору, где пас стада Парис, который присудил яблоко Афродите, и та с тех пор покровительствовала ему.
Мезонин в Италии — полуэтаж с низким потолком и небольшими окнами, который обычно находится между первым и вторым этажами, иногда между вторым и третьим.
«Признание» (лат.).
Франческьелло — презрительное имя Франческо II из династии Бурбонов (1836–1894), короля Королевства обеих Сицилии. В сентябре.1860 года революционные события вынудили его бежать из Неаполя. Виктор Эммануил II (1820–1878) — пьемонтский король — стал королем объединенной Италии.
