— Ты что, с ума сошел? Я не буду есть на улице. Посмотри, сколько грязи кругом. Пыль от дорог, машины, люди… Да если меня здесь заметят мои студенты…
— Ой, да перестань! Нужно больно твоим студентам следить за тем, где и что ты ешь. Спорим, ты никогда не пробовал уличную еду?
— Конечно же, нет! Это вредно для здоровья.
Закатываю глаза и хихикаю. Вот же зануда…
— Много ты понимаешь, это самый кайф! Вот сейчас попробуешь и сам почувствуешь. И, кстати, готовь деньги…
Удивительно проворный, несмотря на свою полноту, китаец приносит еду и шустро расставляет на не очень чистом пластиковом столике. Брайан скептически осматривает исходящие паром коробочки, стаканчики и нарезанные овощи на открытой тарелке, но без возмущений расплачивается и даже вымученно благодарит расторопного хозяина.
— Подозреваю, что стулья в этом месте не предусмотрены, как и столовые приборы…
Оглядывается на стоящих вокруг столиков посетителей и кривится, увидев, как уже другой китаец помоложе несет нам палочки, салфетки и пластиковые вилки, которые бесцеремонно плюхает тут же рядом с тарелкой. Забавно наблюдать, как этот утонченный профессор, для которого пятно на штанине уже повод впасть в панику, пытается скрыть отвращение и пробует проникнуться уличной жизнью. Тщательно вытерев вилку, он все же открывает коробочку и принюхивается к содержимому. Я же умело орудую палочками и вовсю жую острое мясо, наслаждаясь уже позабытым вкусом моего бродячего прошлого.
— Не переживай, там только твои любимые каракатицы и грибы, можешь есть спокойно, ни одна корова не пострадала.
Хмыкает и принимается за рис, и, надо сказать, с отменным аппетитом. Больше выделывался. Вон как уплетает за обе щеки и даже не морщится.
— Никогда бы не подумал, что буду есть на улице еду из коробочек. Но это действительно вкусно. И очень дешево. Только… грязновато здесь…
— Подобные забегаловки далеки от ресторанов, к которым ты привык. Но я говорил, что тебе понравится… — ухмыляюсь довольно. — О, я как-нибудь покажу тебе одно местечко, где продают самые улетные хот-доги…
— Роджер, я не ем хот-доги. И что-то ты разошелся… может, остановимся на этом? — кивает на свою порцию и, скептически выгнув бровь, вздыхает.
— Не-а, мне тоже есть что тебе показать. Так я изредка питался, пока бродяжничал…
— И часто ты так… обедал?
— Ну… для беспризорника деньги редкость.
Смеется вместе со мной, и так легко становится, так уютно, что все тревоги как-то мигом уходят на дальний план. Может он и вправду хотел просто погулять. Непохоже уже, что он чем-то озабочен. Наверное, я опять напридумывал того, чего и в помине нет. После импровизированного обеда, во время которого я подшучивал над Брайаном, а он стойко терпел все неудобства, мы выдвигаемся домой. Горячий чай, конечно, согрел немного, но к вечеру ветер совсем расшалился и стало холодать. Грею свою озябшую ладонь в кармане пальто Брайана. Он растирает мои пальцы, чтобы быстрее согрелись, и мы спорим о том, где лучше жить: в собственном доме или в квартире, пусть даже самой шикарной…
— …А я считаю, что свой дом прикольнее! Можно делать все, что вздумается, и соседи не мешают. Хотя тебе повезло с этим. У тебя нет соседей.
— Странно… Подожди, с чего ты взял, что у нас нет соседей?
— Тони рассказал… он всех жильцов знает. Говорит, что иногда какой-то мужик приезжает. А квартира так и стоит пустая…
— Тони? Охранник? Когда это ты успел с ним так сдружиться?
Вот кто меня за язык тянул? Придется все выкладывать, как на исповеди, не отвяжется же, пока все не выпытает. Не то чтобы я боялся… Хотя я боюсь, конечно, тем более обещал человеку. Ну что я за трепло?
— Ну… как бы сказать… Когда выхожу на улицу, перекидываемся иногда парой слов…
— Роджер… — с сомнением косится на меня.
— Ну что? Черт… — Вздыхаю и решаюсь не врать. Не убьет же он меня, в самом деле. — Только не злись, пожалуйста. На Тони не злись, если захочешь накричать, то лучше на меня…
— Почему… Я не собираюсь на тебя кричать. О чем ты говоришь?
— Я курю с ним иногда, и мы болтаем обо всем… Он попросил не выдавать его, он беспокоится, что ты… В общем, он уважает тебя и не хочет расстраивать…
Брайан замедляет шаг и удивленно округляет глаза.
— Да я даже… Я… Конечно, я ничего не стану говорить, — заикается от растерянности. — Не ожидал, что ты куришь… Хотя, чему я удивляюсь, все по молодости курят, напиваются и балуются наркотиками…
— Ты тоже баловался? — Не знаю, кто из нас больше изумляется такими высказываниям, но я так просто замираю, как вкопанный.
— Конечно, я тоже был подростком, но… — выдерживает паузу и с ухмылкой отводит взгляд. Тянет меня за собой и молчит какое-то время. — Нет, я был на редкость равнодушен к подобным пристрастиям, это отвлекало бы от учебы. Да и вообще, я стараюсь следить за своим здоровьем…
Ну вот, а я надеялся, что он хотя бы в подростковом возрасте имел какие-то недостатки, но нет… Он слишком идеален для меня. Даже как-то жутко…
— Сердишься, да? Ну, хочешь, отругай меня…
— Нет, я не сержусь, только… Ты же понимаешь, насколько это вредно? — Опять включает строгого педагога. Наверное, своих курящих студентов тоже гоняет из туалетов колледжа.
— Понимаю, не дурак… Но я не часто, когда нервничаю, в основном…
— Нервничаешь? Ты все еще не привык?
— Не то чтобы… Я не хочу привыкать, вернее, хочу, но опасаюсь. Мало ли… Это твой дом, не мой. Я чужой, и… Ну, привыкну я, а потом тебе надоест, и ты…
Останавливается и, щурясь, разглядывает меня. Сердится все же… Может, вот сейчас все и выложит? Ежусь под прицелом его проницательных глаз.
— Вот так ты обо мне думаешь? Неприятно… — Виновато опускаю голову, не надо было этого говорить, но… — Посмотри на меня, Роджер. Ты мне не чужой, никогда так не думай.
— Тогда кто я для тебя? — спрашиваю, с вызовом глядя на него.
В его взгляде столько всего, что не разобрать. Он как будто порывается что-то сказать, но почему-то молчит. А мне и хочется услышать, и страшно… Вместо ответа он крепко обнимает меня, не заботясь о том, что на нас могут смотреть прохожие.
За разговорами путь до дома оказывается слишком короткий…
***
Похоже, мешать ему уже вошло у меня в привычку. Тихонько открываю дверь его спальни. Сидит, сгорбившись, над какими-то бумагами. Боже, как же он сутулится! Хочется надавить между лопаток до хруста, чтобы хоть раз распрямил плечи.
Как мышка, проскальзываю внутрь и ложусь на его идеально заправленную постель. Опустив локоть на покрывало, опираюсь подбородком на ладонь и смотрю на его благородный профиль. Сосредоточенно думает, грызет кончик карандаша, потом быстро-быстро начинает писать, закусив от усердия губу. Он всегда ее закусывает, когда чем-то увлечен и это так трогательно. Я люблю наблюдать за ним, пока он не замечает.
Пишет только карандашом, ручек вообще не признает, зависает на мгновение и тащит его в рот, как маленький, ей-богу. Потом спохватывается, морщится, разглядывает изгрызенный наконечник и вновь возвращается к работе. Разойдётся так, что времени не замечает. Снова губу закусит, нахмурится и строчит, как ненормальный, одному ему понятные формулы. Мечтаю подойти, вытянуть эту истерзанную губу и провести по ней языком. Она становится ярко-розового цвета, влажно блестит, и такая вкусная. Обожаю красть его поцелуи, хоть он и сопротивляется постоянно.
Но больше всего мне нравятся его руки — изящные и тонкие, с выступающими косточками на хрупких запястьях, словно произведение искусства. Еще тогда, в самый первый вечер, стоя под колючим дождем и пялясь в окно кофейни, я с жадностью рассматривал их. Видно было плохо, но та элегантность, с которой он держал кружку, как аккуратно касался ложечки, как, чуть оттопырив мизинец, размешивал что-то, все это я сохранил в своей памяти как какую-то ценность. А дома уже разглядел их получше. О да, его руки я буквально облизал своим взглядом, каждый палец в отдельности. Жаль, что не умею рисовать…
