и сбросив с себя окончательно все изношенные одёжки светскости, я опустился рядом с ней на пол, и раздирая на ней платье за несколько тысяч фунтов – её возможный заработок за несколько месяцев, начал своими пальцами раздирать её тонкую кожу, мечтая добраться до алой тёплой крови, пульсирующей живительным родником внутри неё. И когда сквозь белый шёлк и кружево я наконец-то увидел её разрезанный пополам выпуклый замшевый персик, я вспорол его своим членом, всадив себя в неё по самые шары, ноющие и поскуливающие от вожделения. И я не знаю, что произошло в тонком механизме этой волшебной шлюхи: я первый раз увидел, как она плачет. Беззвучно и тихо, словно по её щекам катились жемчужные бусины, которые она только что растеряла навсегда. Я даже не понял, что на оплакивала: свою драгоценность или Ричарда, но я почувствовал, как бешено стала сжиматься её крошечное влагалище, словно пойманная в сети рыба. Ни одно ощущение до этого не могло сравниться с этим пульсирующим огненным кольцом, высасывающим из меня всё наслаждение до последнего атома, всю мою волю, всё моё желание.
Её секрет был не в оргазмах, которые дарил ей ласковый искусный язык Ричарда, а в бесконечной боли, которую она испытывала, и я смог разгадать это. Теперь мне не нужно было ловить её пугливое наслаждение, как осторожного мотылька на вершине пестика. Мне достаточно было просто сделать ей больно. И я наслаждался этим. И это, поверьте, не были плюшевые детские игры в подчинение, которыми сейчас забиты все эти жалкие книжки для мамочек. Никаких шёлковых повязок на лицо, пушистых розовых наручников или стоп-слов. Я превратился в жестокого зверя, изощрённо выискивающего всё новые и новые болевые точки на этом безжизненном белом теле, чтобы нажав на них, увидеть, как расцветает алым маком её порочная сущность, чтобы своим разбухающим членом протыкать её вновь и вновь.
Теперь мне было мало её молчаливых слёз: я уже испытал однажды, зажав её пальцы плоскогубцами, едва не расплющив их, как сильно может сокращаться её нутро, колотящееся, как бешеный кролик, и теперь искал новые способы вызвать эти болезненно-сладостные спазмы. Я был бы готов закапывать кипящую смолу во все её отверстия, если бы не был точно уверен, что они предназначены только для моего бесконечно ноющего члена, у которого начиналась ломка, если его не вставляли в бархатный тесный чехольчик, сжимающий его в своих смертельно-прекрасных объятиях. Поэтому мне приходилось искать другие способы медленно убивать её, кроме того, не оставляющие на теле таких явных следов.
Клянусь, я уже готов был начать вырывать ей зубы, один за одним, без анестезии, уже предвкушая, на какую новую ещё неизведанную вершину блаженства это сможет вознести меня, но внезапный приезд моего отца помешал мне осуществить этот гениальный план.
Безусловно, до него доходили слухи о более чем странном поведении его единственного сына и наследника, и как бы ему не было глубоко наплевать на меня, всё же он решился оторваться от своих бесконечных дел и любовниц, чтобы лично проверить моё состояние. И вот однажды днём, когда я в очередной раз предавался бесконечным, никогда не заканчивающимся утехам со своей Юной, в дверь моей спальни постучали.
Следует отметить, что к тому моменту я уже редко покидал свою комнату: моя экономка раз в день приходила и расставляла на столике под дверью всю еду и напитки и забирала вчерашние объедки и грязную посуду. Я писал ей список пожеланий в мессенджере, и она неукоснительно следовала им. Всё остальное мне присылали с почтой или курьером, поэтому теперь я мог практически не отвлекаться от опытов над своей живой музой. Кроме того, после того, как Ричард нас покинул, и я смог подняться ещё на одну ступеньку своего наслаждения с этим живым орудием, я заметил одну странность: теперь мне казалось, точнее нет, я в этом был совершенно уверен, что мой такой огромный и крепкий член, который я не мог обхватить пальцами одной руки, вдруг стал скукоживаться и сжиматься, как шагреневая кожа. Чем более сильный оргазм я испытывал, впадая после него в лёгкое забытьё на час или даже два, тем меньше становился мой литой алый хуй, которым я так всегда восхищался.
С бесконечным ужасом я смотрел на свой уменьшающийся крошечный хвостик, безжизненным лоскутком умещавшийся в моей ладони, но только стоило мне увидеть, как призывно раскрывалась Юнина дырочка причудливой анемоной, как мой член снова начинал расти и увеличиваться в размерах, пока я прокусывал до крови её пухлые белые губки, все в ссадинах и шрамах от моих ласк. Я переворачивал её на живот, и вонзал свой разбухший снова до гигантских размеров пенис в её тесный крошечный анус, в который едва мог протиснуть мой указательный палец, без подготовки и смазки, и мой мир рушился снова и снова, накрывая десятками волн бушующего во мне оргазма. Я крепко сжимал в кулаке её белые прозрачные волосы, чтобы впечатать себя в её алую попку, не оставив ни одного микрона своей чувствительной кожи снаружи, чтобы не потерять и не расплескать ни одной секунды принадлежащего мне по праву наслаждения.
Чтобы усилить эффект, я протягивал через её тонкую шею шёлковую удавку, постепенно стягивая её всё крепче и крепче с каждым толчком на её белоснежном горлышке, пока Юна не начинала хрипеть и биться в конвульсиях, а мой огромный фаллос уже раздирал её тело изнутри, не помещаясь в нём и разрастаясь до гигантских размеров, как раковая опухоль. И чем дольше не ослаблял я стяжку, тем сильнее и слаще сжималось внутри её маленькое, специально созданное для меня, тело. Моя раскалённая головка, как маленькая ручная граната, взрывалась в её влагалище на тысячи кусочков, вонзаясь в её матку острыми горячими осколками. И вот, в один из таких моментов пожаловал мой отец, просто постучав в дверь и сообщив, что ждёт меня внизу в столовой.
Ну что же, это было странная встреча. Я приказал своей юной рабыне оставаться в спальне, пока сам, наскоро приведя себя в порядок и одевшись,
