упоительно невыносимой: мне казалось, что её пульсирующее влагалище выжимает мой опустошенный член под сухую, как губку, до последней капли семени, смазки и крови. И я, выйдя из неё, выстрелил на её спину с причудливыми костяшками хребта горячую алую струю. Впрочем, наверняка, моя сперма просто перемешалась с её кровью, всё ещё не унимавшейся после дефлорации.
А Юна, первый раз за всё время издав звук, больше похожий на какой-то судорожный смех, наклонилась к Ричарду, сначала к его губам, облизав их своим алым язычком, который выглядел отдельным существом на нашем бело-алом полотне, а затем, спускаясь вниз и вниз, по его нервно подрагивающей груди и животу, стала медленно заглатывать его прилипший к лобку член, по толщине сравнявшийся с её запястьем. Я никогда не забуду стон, который издал мой друг: не будь я рядом с ним и не испытай подобное же, я бы подумал, что он умирает. Он и умирал сейчас во рту у этого демонического создания, растворяясь в её сладко-солёной слюне до последнего вздоха. Я завороженно смотрел на эту картину, и со спины мне казалось, словно мифический бесцветный демон пожирает алую кровавую плоть, выедая живот, фаллос и заглатывая яички, полностью проваливающиеся в его сладкую пасть…
Ричард уже не стонал и не всхлипывал, а громко кричал, раскинув руки широко по сторонам, словно животное, принесённое в жертву древнему божеству с раздвоенным жалом и алыми горящими глазами. Но и Юна, похоже, испытывала не меньшее наслаждение, и я увидел, как розовеет и пульсирует её анус, раскрываясь передо мной тонкой чёрной дырой, в которую я снова провалился, более не в состоянии распоряжаться своим телом самостоятельно…
Я даже не могу сказать, сколько времени мы провели в этой заколдованной комнате, но, очнувшись, я понял, что так и заснул, даже не выходя из Юны, и мой член, словно созданный для её мягкого тёплого чехольчика, так и остался в ней, и через тончайшую перегородку я мог ощущать пульсирующую головку моего друга, прижимавшего эльфа с другой стороны. Но глядя на унылые стены борделя, я точно решил для себя: я не уйду отсюда без этой девчонки, будь она демоном, пришельцем или эльфом.
Пронырливая миссис Бриджстоун молча выписала мне чек, который я, не особо раздумывая, оплатил: мне не нужны были ни новые яхты, ни дома в Майами, ни автомобили. Потому что я приобрёл что-то бесценное.
Когда мы покинули салон мадам, у Юны в руках был крошечный чемоданчик, в котором уместилась вся её прошлая жизнь. На которую, впрочем, мне было абсолютно плевать. Я знал, что она практически выросла в лондонском борделе, где её то ли владелица, то ли непутёвая мамаша, специально выращивала на убой, чтобы продать подороже, когда придёт время. Юна Делавиль, уроженка Бельгии, восемнадцать лет. Вот, пожалуй, и всё, что мне было о ней известно. Но многие ли задумываются о том, какой путь прошла их новая Ламборджини, пока не очутилась в их гараже? Ведь всё, что нас интересует, это нулевой пробег и отсутствие царапин на полировке. Эта девчонка для меня не больше и не меньше, чем новая эксклюзивная игрушка. Правда, не одна игрушка в мире пока не была способна на подобное…
Мы поселились втроём в моей просторной и уединённой квартире в Кенсингтоне, где кроме меня обитала только экономка неопределённого возраста и расы. Втроём, потому что мне и в голову не пришло, что Ричард захочет покинуть нас, лишив себя подобного наслаждения. Да и глупо было подумать, что кто-то в мире был способен бы отказаться от такого. Это был наркотик, изнуряющий и животворящий одновременно. Он лишал тебя воли, разума и чувств, но, в отличие от прочей отравы, ты не мог его заказать у знакомого дилера. Он был один в своём роде: живое, трепещущее, как прозрачная гуппи в банке, сладостное до боли белое тело. Которое оживало и начинало пылать, пульсировать и кровоточить в мои руках. Каждый раз, когда я брал её. Снова и снова.
Я был счастлив, если это можно назвать счастьем. Я заполучил в своё распоряжение живую трепетную игрушку, в которую я мог поиграть когда угодно и где угодно. Мы блуждали, как трое сомнамбул по полутёмным огромным залам моих апартаментов, совокупляясь с Юной в каждом уголке этого большого холодного дома. Она белым прозрачным привидением возникала из сумрака комнат, и я каждый раз не мог удержаться, чтобы не схватить её, как всегда тихую и молчаливую, и не начать тыкаться в неё своим слепым горячечным членом, выискивая её ненасытную маленькую пещеру, которая, как ни удивительно, каждый раз оставалась такой же тесной и тугой, яростно сжимая мою плоть в своих смертельных кольцах. И каждый оргазм с ней был подобен маленькой смерти, потере сознания, обмороку, потере самого себя.
И чем больше я желал её, тем больше боялся потерять. Я стал подозрительным и нервным. Если я не мог отыскать её, заплутавшую в лабиринте спален и коридоров, больше пятнадцати минут, то я начинал буквально задыхаться от паники, пока не находил её лежащую где-нибудь на диване, рассматривающую художественный альбом, а рядом с ней сидел Ричард, рассеянно поглаживая её молочное тело средневековой Мадонны. И хотя я не думал, что у меня были к этому существу, которое я едва ли считал за человека, какие-то чувства, кроме похоти, страсти и жадности, я болезненно ревновал к тому, что это с моим лучшим другом она лежала сейчас на оттоманке, даже не занимаясь сексом, пока он просто бессознательно рисовал на её коже невидимые узоры своими пальцами.
Я ввёл ежедневные ритуалы, которым моя маленькая рабыня должна была следовать неукоснительно: теперь она принимала душ или ванну только со мной, как будто я боялся оставить её одну в своей родной водной стихии. Я ревновал её к её же собственным полупрозрачным пальцам, которыми она тихонько ласкала свой нежный алый пестик, когда смывала с себя всю нашу сперму, пот и смазку. Теперь только я мог, стоя
