спустился в нашу тяжеловесную, убранную в классическом стиле столовую, в который в последний раз я обедал втроём ещё с Юной и Ричардом. Мы чинно сидели с отцом за столом, пока наша служанка расставляла перед нами тарелки и раскладывала на них только что доставленные из лучшего ресторана Лондона блюда. Мой папа, в обычное время немногословный, и сейчас был неразговорчив, молча отрезая куски ростбифа и методично прожёвывая их, рассматривая меня, как какой-то музейный экспонат.
– Ну что же, полагаю, что каникулы закончились, – наконец тяжело произнёс он, отодвигая от себя тарелку. – Я думаю, тебе пора поступить в университет и начать проходить стажировку в одной из моих компаний. В любой, в какой пожелаешь, – и я молчал в ответ, потому что отец был единственным человеком, от которого я полностью и целиком зависел. Лиши он меня денег и содержания, и я не продержался бы на плаву и дня. Но что самое страшное, я не смог бы содержать свою рабыню, которая тоже, хоть и была нечеловеческой сущностью, всё равно нуждалась в крыше над головой и пропитании.
Он посмотрел на меня, и куда-то в бок и за спину, и его взгляд остановился на какой-то точке.
– Добрый день, сэр, – услышал я, и понял, что забыл запереть комнату.
Юна тем временем спокойно и непринуждённо села справа от меня, и наша экономка бросилась в кухню за дополнительными приборами. Я совершенно не знал своего отца, но даже сейчас я был поражён метаморфозами, произошедшими с ним. Обычно очень грубый, самоуверенный и громкий, теперь он едва ли сказал и пару предложений за весь вечер, не стесняясь уставившись на Юну, которая, казалось, совершенно не обращала ни на него, ни на меня никакого внимания. Впрочем, как и обычно. Я изучил ей за это время достаточно, чтобы понимать, что эта девка абсолютно бесчувственна, как кусок гипса, и только умело найденные мною её болевые точки способны были завести в её холодном рыбьем нутре тайные пружины, превращающие её в лучшую в мире секс-игрушку.
Молчаливая и безучастная, она смогла поразить моего искушённого и циничного отца своим полным равнодушием к его несметным богатствам и власти, о которых, наверняка она имела представление. Но она всё так же кивала невпопад репликам за столом, мыслями своими погрузившись в ледяные глубины северных морей, где обитала её душа. После семейного ужина, немного успокоенный тем, как он прошёл, и уже сам себя убедивший, что мне лучше пойти учиться и работать, как предлагал мне отец, чтобы все вечера и ночи проводить со своим белоснежным эльфом, мы поднялись в мою спальню, где в тот вечер я ограничился лёгким восхитительным минетом. Я просто немного стягивал на шее девчонки свой кожаный ремень, пока мой член утыкался прямо в начало её пищевода, вызывая бесконечные спазмы, обволакивающие меня своими ритмичными плотными кольцами. После этого она некоторое время лежала на кровати как мёртвая, и из её полуоткрытого рта вытекали тоненькие струйки слюны, перемешанной с моей спермой, а я рассматривал свой огромный вздыбленный член, снова почти выросший до потолка с пульсирующими на нём венами.
Я проснулся ночью от липкого чувства страха, прокравшегося в мой сон. Я повернул голову, и не увидел рядом Юны, которая обычно всегда спала рядом. Уже не сомневаясь ни на миг, что навсегда потерял её, я вскочил с кровати, и выбежал из спальни, принюхиваясь к пыльной тишине дома. И тут я услышал её. Это был странный тихий звук, который потусторонним стоном разносился по моему одинокому необитаемому жилищу, и я пошёл за ним. И чем ближе я подходил, тем сильнее становился этот невыносимый вой, природу которого я так и не мог понять до конца. Я приблизился к нашей роскошной гостиной, в которой в лучшие времена сидели английские аристократы, решая, как лучше управлять страной, а сейчас погруженную в густую пенку ночи, где только в центре тлели остатки углей в камине.
И прямо у очага, распластавшись на огромной шкуре зебры, лежал на спине совершенно голый отец, пока моя Юна, моя прозрачная девочка, ритмично покачивалась, как китайский болванчик, на его торчащем вертикально вверх члене. На её алебастровом теле, прямо на двух полукружиях снежных ягодиц, чернели огромные лапы моего родителя, сжимающие и ослабляющие хватку, словно регулируя ширину её тоненького узкого прохода. И в свете умирающего огня я мог разглядеть, как чернеет огромный чужеродный фаллос в глубине её прозрачного рыбьего тела, как огромный обугленный фитиль внутри теплящегося светоча.
Звук, который я принял вначале за какое-то завывание ветра в каминных трубах, был ничем иным, как плачем моего отца: он стонал и рыдал, как рассопливившийся старик, и именно тогда я понял, что Юна больше не принадлежит мне. Она открыла ему свою тайну, впустила его в себя, и любой, кому хоть раз посчастливилось протиснуть свой член в её дырочку с волшебными присосочками, больше уже не мог выйти из неё тем человеком, которым вошёл в её тесную вагину Лилит. Я потерял счёт времени, пока стоял и смотрел из своего укрытия, как белоснежный демон с горящими глазами терзал своими чуть тронутыми светлой пастелью губами, раздвоенным жалом и сочными влажными дырочками старческий член моего папаши, который в ту ночь снова обрёл свою мощь и налился соком былой юности.
Я уверен, что он и сам не ожидал, что его пенис, уже давно оживавший изредка и только за очень большие деньги, теперь был готов снова и снова разрывать белую простынь этого неземного тела, с небольшим надрезом в центре, у навершия которого алел алый экзотический пестик, скручивающийся в спираль и вновь распрямляющийся, как хоботок гигантской бабочки. Мой отец прижимался ртом к этому крошечному отростку, каждый раз словно получая новую порцию свежей крови, и его член упруго покачивался в унисон с напряжённым клитором эльфа. Юна звенела своим мелодичным смехом, и впускала в себя напряженные чресла моего отца, которые начинали сразу же пульсировать внутри её ловкого парафинового тела, обливая
