Орлеан
«Дорогой Пуп!
Привет тебе, старый друг! Ну что, Рыбкин Пуп, все плаваешь по морям, по волнам? Смотри, парень, зарься на жирных червяков с разбором, а то клюнешь — и попался на крючок. Надо думать, ты доволен жизнью? А мы вот стоим в городе Орлеане, невдалеке от Парижа. По большей части здесь льют дожди, но мы для сугреву заправляемся коньячком. С Тони встречаемся чуть не каждую неделю, часто вспоминаем тебя, Сэма. Кстати, как он там? До сих пор Африкой бредит наш Сэм? Я все же думаю, у нашего друга Сэма не все дома.
Ну, брат, и городишко Веселый Париж! Мы с Тони малость поднасобачились парлякать, и как суббота — норовим туда закатиться. Да, брат ты мой, Париж — это сила. Жуткая силища. Здешним жителям даже рок не в новинку, даром что жрут лягушек. Джаз выдают — нет слов. Видел бы ты, как под него здесь протирают подметки. Век бы рады наяривать, черти французские.
Слушай, мама писала, что у тебя вроде какие-то неприятности? Правда это? Если правда, то хотя бы ничего страшного? Не мне тебя учить, друг, но с психами из нашего Миссисипи надо поосторожней. А то они от сильной любви к дрянному виски и от привычки спать с родимой мамашей совсем чокнулись. Что ты, их не знаешь? Другое дело во Франции, здесь на все только поплевывают.
А ты, Рыбкин Пуп, по-прежнему гуляешь в китах? Денежки гребешь лопатой? Мама говорит, что на папашиной машине разъезжаешь… Да, тяжело было узнать, что убили Тайри. Что они только не творят, эти белые! Наверно, перед тем, как его убили, он им дал прикурить, или я плохо знаю Тайри.
Я представляю, парень, сколько за тобой побед по женской части! Приехал бы, между прочим, в Париж, тряхнул мошной! Житуха здесь дешевая, девочки — обалдеть. Не пожалеешь. Во Франции белокурая цыпочка переспит с парнем черней пикового туза и хохочет — у них это называется «черный рынок». Конец света, брат ты мой. Ты меня поймешь.
Привет от меня твоей маме. Знаешь, до сих пор из головы не идет пожар в «Пуще» и сколько он унес хороших друзей. Интересно, а «Пуща» опять работает? Хоть бы у теперешних хозяев хватило мозгов не крыть ее мхом!
Хорошо бы поскорей кончилась служба, я после думаю на какое-то время обосноваться в добром старом Париже. Приятно, друг, пожить под этим серым небом, где на тебя не смотрят зверем только за то, что ты черный.
Тони шлет привет и велит, чтоб ты держал хвост трубой. И еще он говорит, чтоб ты не лез на рожон. Напиши нам, Рыбкин Пуп, договорились?
Твой друг
ЗИК».
Рыбий Пуп сложил письмо и загляделся в одну точку. То, что он прочитал, было похоже на вести из иного мира. И Зик еще думает, что он доволен жизнью. Проклятье. Знал бы он… Эх, выбраться бы из этой ямы, махнуть в Париж! Письмо Зика наполнило его горечью, нетерпеливым беспокойством. Отдать уж их, что ли, эти чеки? Нет. Поздно. Черт возьми, только бы вырваться на волю — и бежать, бежать, бежать без оглядки!
Ползли недели. Наступила зима, а Рыбий Пуп все сидел в той же камере, отрезанный от других черных узников. Раз в неделю старичок староста на несколько мгновений выводил его подышать воздухом на тюремный двор.
— Не пойму я, — ворчал старик. — Чего с тобой так нянчатся? Души не чают, прости Господи. Кому-кому, а тебе обижаться не приходится.
За все это время Кантли не заходил к нему ни разу, зато Макуильямс навещал почти каждую неделю и всякий раз призывал к терпению.
— Кантли и его свора прибрали к рукам тюрьмы, суд, судей, — вразумлял он своего подзащитного. — Не в укор тебе будь сказано, Пуп, но ведь вы с Тайри сами помогли им забрать такую силу.
— Этого больше никогда не будет, мистер Макуильямс, — покаянно уверял его Рыбий Пуп.
— Когда становишься пособником шайки нарушителей закона, то своими руками строишь машину, которая тебя же может раздавить.
— Меня долго еще здесь продержат? — спрашивал с тоской Рыбий Пуп.
— Когда убедятся, что это им ничего не дает, выпустят. Так не полагается, конечно, но что я могу поделать?
Дважды, и оба раза безуспешно, Макуильямс предпринимал энергичные попытки добиться, чтобы Пупа освободили на том основании, что он содержится под стражей незаконно, однако каждый раз, как доходило до суда, судья упорно отказывался освободить заключенного под залог.
— Надоело, — жаловался Рыбий Пуп. — Пускай бы уж либо судили, либо кончали к свиньям!
— Нет-нет, Пуп, — уговаривал его Макуильямс. — Судить тебя сейчас для них самое невыгодное. А чем они дольше тянут, тем больше у тебя надежды выйти на свободу. Эта женщина не покажется в суде.
Он просидел в тюрьме так долго, что ему уже начинало казаться, будто он там с самого дня рождения. Не было часа, чтоб у него не стоял перед глазами камин, в котором он схоронил чеки. Когда-нибудь он их достанет оттуда и швырнет в лицо Кантли — он еще не знает как, но это будет… Ему разрешалось курить сигареты, изредка ему передавали какой-нибудь журнал, но газеты не пропускали. От Джима он знал, что дела похоронного заведения идут превосходно. Завещание Тайри утверждено, ограничения, связанные с несовершеннолетием его наследника, отменены, «подати» собирает Мод и отдает их Кантли, а тот сохраняет его долю. Одна новость удивила его и привела в растерянность. Джим сказал, что Эмма теперь работает в конторе. Мама в роли деловой женщины? Тайри, конечно, никогда не потерпел бы этого. Ничего, дайте только ему выйти на волю, и он все повернет по-своему. Хотя что это он! Он же уедет…
Тайри, его жизнь — вот о чем он задумывался все чаще. Как объяснить то, что Тайри сумел столько лет прожить в ладу с белыми, а он, его сын, не успел оказаться с ними один на один, как тут же угодил в тюрьму. Рыбий Пуп не помнил, чтобы Тайри до этой страшной недели, которая завершилась его гибелью, хоть когда-нибудь проявил испуг или злобу. Только раз — когда убили Криса. Может быть, и боялся, да умел не показывать вида? Впрочем, он знал, что гордость не позволила бы Тайри обнаружить свой страх перед сыном. Или, прожив в страхе так долго, Тайри свыкся с ним и уже не мог распознать его в себе? Врожденная мудрость — мудрость, какую не вычитаешь из книг, — помогала Тайри удерживать белых недругов на почтительном расстоянии. Рыбий Пуп унаследовал от отца его положение, но не его навык справляться с этим положением, и ему было жутко. Он стал узником, не зная за собою иной вины, кроме неумения внушить белокожему врагу доверие к себе.
Суд был назначен на декабрь месяц, но и на этот раз повторилась та же история. Миссис Карлсон не пришла. Прокурор сообщил суду, что миссис Карлсон «переживает тяжелейшее душевное расстройство, сбита с толку и не способна дать письменные показания, а уж тем более присутствовать на суде лично». Макуильямс потребовал, чтобы дело прекратили за недостаточностью доказательств, и вновь суд отклонил его доводы.
