Я игнорировала её.
Потому что, если бы я этого не сделала.
Я бы убила её.
Тогда Гэллоуэй был бы не единственным осужденным за убийство.
Моя душа болела из-за Пиппы, мне её не хватало — моей компетентной няни, Коко кричала и рыдала от новизны в своей жизни.
Я ворковала с ней. Укачивала ее. Делала все возможное, чтобы остановить ее слезы, пока снимала телефон с подставки и набирала номер.
Всего было слишком много. Слишком тяжело. Слишком сложно.
Но я прижала телефон к уху, ожидая, ожидая, ожидая, что он соединит меня с моей последней надеждой.
— Алло? — ответил сонный голос.
К черту часовые пояса. К черту сон и резкие пробуждения.
Я не стала утруждать себя представлениями.
Я израсходовала всю цивилизованную утонченность, и у меня не осталось сил.
— Мистер Оук. Ваш сын задержан, и завтра его депортируют. Он мой муж, отец моего ребенка, я австралийка, но ему не дают въезд в страну из-за криминального прошлого. — Я издала икающий всхлип, едва держа себя в руках. — Пожалуйста... Гэллоуэй сказал, чтобы я позвонила вам. Он сказал, что вы знаете, что делать. У вас есть документы, доказывающие, что он не тот, за кого его выдают, и вы найдете способ, чтобы ему разрешили остаться.
Целую вечность никакого ответа.
Потом послышалось тяжелое дыхание, когда человек, которого я никогда не видела, всхлипнул.
Казалось, в эти дни меня преследуют слезы.
— Вы сказали, что вы его жена? Что у вас есть... дети? Что он жив.
— Да, мы вместе потерпели крушение. Мы выжили, и у нас родился ребенок. Девочка. Кокос... долгая история. И да. У нас нет этой дурацкой бумажки, делающей наш брак официальным, но мы вместе. Мы женаты. Я люблю его всем сердцем.
— Мой сын жив. — Громкое сопение. — И у него есть семья. Не знаю, кто ты, но я обожаю тебя.
Я рассмеялась... такая странная реакция, но почему-то я успокоилась.
— Так вы мне поможете?
— Дитя... я точно смогу тебе помочь. — Он замолчал. — Во-первых, мне нужен номер электронной почты или факса тех ублюдков, которые задержали моего сына. Во-вторых, мне нужно знать все о том, где вы были и как выжили. И, в-третьих, я хочу познакомиться с женщиной, которая стала моей невесткой.
Я улыбнулась впервые за несколько дней.
— У меня есть визитная карточка людей, которые его забрали. Я продиктую информацию. И... меня зовут Эстель.
— Приятно познакомиться, Эстель.
— Мне тоже, мистер Оук.
— Нет. Ничего подобного. Зови меня Майк. — Послышалось шарканье, за которым последовал зевок. — А теперь... дай мне адрес их гребаной электронной почты, и давай вытащим моего сына из тюрьмы. Снова.
…
Я сделала все, что могла.
Вкратце описала последние три с половиной года.
Продиктовала требуемый адрес электронной почты.
Я повесила трубку.
Я верила, что Майк Оук во второй раз вызволит сына из тюрьмы, и сосредоточилась на том, чтобы успокоить свою обделенную вниманием дочь.
Кокос потребовалась целая вечность, чтобы успокоиться. Даже теплая ванна (которая была все еще в новинку) не помогла.
Она не хотела плюшевую черепаху (любезно предоставленную компанией «P&O»). Она не хотела сыр (который был ее любимой едой с тех пор, как она попробовала его четыре дня назад). И она не хотела иметь ничего общего со стерильной, безжизненной квартирой, в которой мы сейчас живем.
Это была полная противоположность нашему дикому острову с его резкими направлениями и неумолимыми границами.
В белых-пребелых стенах не было свободы.
Даже я почувствовала клаустрофобию и беспокойство.
В конце концов, я открыла балконную дверь и вышла из квартиры на двенадцатом этаже в двух улицах от пляжа Наррабин, где я раньше жила. Смеркалось, а люди все еще бегали трусцой по песчаному берегу, напоминая, что это не частный пляж. Этот пляж нам не принадлежал. Отныне нам придется делиться.
Я вздохнула так, словно мои легкие сейчас разлетятся на бетонную парковку внизу.
Коко выскочила на воздух, остановилась и придерживала мою ногу под фиолетовым платьем в горошек, которое подарила круизная компания.
Мы стояли и слушали.
Просто слушали.
Дышали.
Думали.
Находя что-то знакомое в бризе, в океане, в просторе дикой природы.
Волны успокаивали ее. Маленькие плечи расслабились, выражение страха исчезло с ее лица, и она положила голову мне на бедро, погружаясь в дремоту под звуки нашего старого дома.
Я всегда жила у океана. Всегда была связана с водным горизонтом, который невозможно приручить. Я бы не подумала, что волны станут моим сердцебиением, дыханием, надеждой.
Я вздохнула... Пиппа, Коннор, Гэллоуэй... все ушли.
Я не была одна три с половиной года.
Когда-то давным-давно я наслаждалась тишиной. Я жаждала покоя. Я жестко, оберегала свое время. Даже бедняжку Мэди держала на расстоянии, когда жизнь становилась слишком шумной. Но сейчас... Я бы все отдала за компанию. Я бы вплавь добралась до ФиГэл, если бы это означало, что мой мир вернется в прежний рай.
До того, как наши тела лишились питательных веществ.
Прежде, чем смерть попыталась нас уничтожить.
Я хотела, чтобы Коннор был жив.
Хотела, чтобы Пиппа вернулась.
Хотела, чтобы Гэллоуэй был свободен.
Так много желаний... и только одно, надеюсь, точно сбудется.
Но не сегодня.
Подхватив на руки сонную дочь, я стянула с кровати одеяло, разложила две подушки и легла на тонкий ковер.
Твердость была приятной.
Подушки великолепны.
Мы поели, приняли рекомендованные витамины для восстановления истощенного организма, и, погружаясь в сон, я заметила, что уже несколько часов темно, а я ни разу не включила свет.
Я купала дочь в темноте.
При свете звезд приготовила ужин из сыра и крекера на полностью укомплектованной кухне.
Я жила так, как жила, почти четыре года...
В успокаивающих лунных тенях.
Мое заточение закончилось так же быстро, как и началось.
Я с удовольствием съел приготовленный ужин (хот-дог), тупо уставился в телевизор, прикрепленный к стене (какой-то глупый романтический сериал), и неохотно улегся в постель (все время испытывая физическую тягу к Эстель).
Я спал с ней так долго, что сейчас засыпал с трудом. Меня беспокоило её самочувствие. Я беспокоился за Коко, испытывал мучительную боль от прощания с Пиппой и неуверенность в том, что отец сможет снова освободить меня. У меня раскалывалась голова (побочный эффект целлюлита), и палец все еще болел.
Но мне не стоит беспокоиться.
Я должен верить.
В конце концов, не из-за отца я досрочно освободился от наказания. Даже если он не согласился с приговором суда и собрал свидетельства родственников пациентов, убитых доктором Джозефом Сильверстайном, он не имел силы, когда дело дошло до того, чтобы поколебать холодные неопровержимые доказательства того, что я спустил курок.
Однако, чудесным образом, не я один замышлял убийство.
Несколькими неделями ранее другая семья, о которой мы не знали, потеряла свою мать в результате халатности. Сильверстайн был лечащим врачом этой женщины на протяжении десятилетий. За это время он убил уже двадцать человек (одних — из-за небрежного обслуживания, других — с умыслом: выписывал смертельные дозы лекарств, назначал ненужную химиотерапию, умышленно убивал, притворяясь заботливым, обеспокоенным врачом).
Только на этот раз, когда женщина обратилась к нему с жалобами на хрипы в груди, боли в спине и затрудненное дыхание, он отправил ее домой с антисептическим спреем для горла. Он не послушал ее легкие, не измерил температуру и кровяное давление. Он проигнорировал признаки пневмонии у восьмидесятичетырехлетней женщины. Он отказал ей в самом элементарном лечении... в том самом лечении, о котором говорится в клятве Гиппократа.
