Он отправил ее домой.
Она позвонила на следующий день, умоляя о помощи.
Он посоветовал ей перестать ныть.
Она ослабла.
Страдала.
Через несколько дней она умерла от осложненной пневмонии с плевритом, которые любой другой врач смог бы устранить (или, по крайней мере, отправить в больницу). Если бы он послушал ее грудную клетку. Обратил внимание на ее жалобы. И поступил бы правильно.
Но в Джозефе Сильверстайне не было ничего правильного.
То же самое он делал с моей матерью. Он изо дня в день просил ее довериться ему. Когда она сказала, что хотела бы получить второе мнение, он вселил в нее невообразимый страх сложными терминами и медицинским сленгом. Он говорил, что знает, что для нее правильно.
И при этом он получал удовольствие, наблюдая за тем, как ее покидает жизнь.
Однако это была моя мать. И я решил отомстить за неё.
Мужу, теперь уже вдовцу, было девяносто два года, сердце разбито, и он жаждал мести. Прожив в браке шестьдесят три года, он жаждал смерти, потому что без жены его жизнь не имела смысла.
Его история до жути была похожа на мою.
Он купил незарегистрированный пистолет.
Сел в поезд (его лишили прав из-за плохого зрения) и, настроив электроколяску на быстрый режим, помчался к двери человека, убившего его жену.
Только я пришел туда первым.
Он видел, как я бежал с места преступления с окровавленными руками и дымящимся незарегистрированный оружием. Он видел, как я, плохо соображая, бросил пистолет в ближайшие кусты, как любопытная соседка выбежала из дома с криками о том, чтобы вызвали полицию.
У меня не было глушителя.
Люди слышали выстрел.
Меня заметили.
Старик принял решение.
Пока за мной гнались полицейские и неравнодушные люди, он покатился на коляске к кустам.
Собрав оставшиеся силы, поднял оружие (еще теплое, пропитанное порохом) и вытер отпечатки моих пальцев своим шарфом.
То, что произошло дальше, — это судьба, в очередной раз сыгравшая со мной злую шутку.
Пока меня арестовывали и отдавали под суд без права внесения залога (что вновь разбило сердце моего отца), старик заменил мои отпечатки пальцев своими на орудии убийства.
Он позаботился о том, чтобы шины его инвалидной коляски были видны на крыльце, а следы грязи на ковре вели к телу.
Он вернулся домой, упаковал пистолет, написал чистосердечное признание в полицию о том, что видел, как я нанес несколько ударов, а потом ушел. Что это он незаконно проник в дом этого человека и хладнокровно застрелил его.
Он оставил медицинские выписки обо всех случаях, когда его жена получала ненадлежащий уход. Он связался с пожилыми друзьями, которые также потеряли своих близких. И наконец, выявилась закономерность.
Он оговорил себя и привел достаточно аргументов, чтобы доказать, что доктор Сильверстайн, безжалостный ублюдок и дьявол, был недостойным гражданином. Он был социопатом, серийным убийцей.
Все это должно было спасти меня от тюрьмы.
Однако, во время почтовой пересылки, его посылка с чистосердечным признанием и оружием была потеряна.
Ее потеряли.
Посылка со штампом и пометкой «приоритет» была потеряна в устаревшей системе, взимающей слишком высокую плату и с очень долгой доставкой.
Я был признан виновным.
Осуждён.
Пожизненно.
И отсидел пять лет.
Я смирился с этим.
Потому что я сделал это.
Однако в один прекрасный день судьба решила прекратить свои игры, и посылка нашлась в почтовой системе. Она была доставлена. Документы прочитаны. Оружие исследовано.
И я был освобожден.
Вот и все.
Никаких извинений.
Никакой компенсации.
Просто сухое предупреждение, что они и я знают, что это сделал я.
То, что человек, отправивший письмо, умер через неделю после отправки, еще не означало, что они верили в то, что это сделал он. Им не понравилось, что вдовец оправдал меня из могилы.
Совершенно незнакомый человек спас мне жизнь.
И у меня не было возможности отблагодарить его.
Брэди К. Марлтон.
Мой герой.
…
Лязг двери камеры заставил меня открыть глаза.
— Оук... вы можете идти. Мы вызвали такси, которое отвезет вас в квартиру, где остановились мисс Эвермор и ее ребенок.
Мне хотелось разрыдаться.
На самом деле... большую часть своей жизни я был стойким. Очень злым. Я был полон неуместной ярости. Но в этот момент я плакал.
Я молча вышел, мои щеки оставались мокрыми все время, пока я подписывал временную визу, разрешающую въезд в Австралию, глотал слова благодарности всю поездку на такси и рухнул на колени, когда постучал в дверь квартиры «12F» и Эстель упала в мои объятия.
Я прожил три жизни.
Был англичанином.
Тюремным заключённым.
И выжившим в авиакатастрофе.
Но ни одна из этих жизней не определила меня.
Только одно имело значение.
Эта женщина.
Моя жена.
Мой дом.
Рассвет был встречен оргазмом, а не зевотой.
Когда Гэллоуэй упал в мои объятия, стоя на коленях и раскаиваясь, тяжело переживая прошлое, от которого он так и не смог избавиться, мы не могли перестать прикасаться друг к другу.
Я обняла его и погладила, а когда привела в квартиру, поцеловала.
Этот поцелуй перерос в другой.
И другой.
И еще один.
Поцелуи переросли в раздевание на кухонном столе.
После того как мы обнажились, его губы прижались к моему лону, а язык глубоко погружался в меня попутно облизывая.
Рассвет мы встретили тем, что он собственнически скользил внутри меня, утверждая на меня права, любя меня, укрепляя нашу связь, что бы ни случилось, кто бы ни пытался сломить нас, какие бы обстоятельства ни пытались нас убить, мы были одним целым, и вместе мы можем справиться с чем угодно.
Он не рассказал мне, как его отцу удалось оправдать его.
А я не стала ничего выведывать.
Когда-нибудь я спрошу.
Я знала только, что Майк Оук прислал по электронной почте документы, которые вернули свободу моему мужу. Вернул его мне.
Однажды я потребую, чтобы он рассказал всю историю, но не потому, что не верю, что он был хорошим человеком, а потому что он должен рассказать ее. Он будет вечно жить с тем, что сделал. Он не относился к своему прошлому легкомысленно, но теперь у него есть я, и я помогу ему облегчить бремя из-за лишения жизни другого человека. Даже если тот человек заслужил такой судьбы.
— Я люблю тебя, Эстель.
Я поцеловала его в губы, выгнув спину, непроизвольно прижалась грудью к его обнаженной груди. Мы оказались обнаженными на балконе, скрытые за стеклянными панелями, мы тянулись к шуму океана и успокаивающему ветерочку под открытым небом.
Мы долгое время мечтали о закрытых дверях и герметичных помещениях.
Но теперь, когда наши мечты сбылись, мне хотелось только одного: спать без окон, чувствовать свободу, когда дождь шлепает по льну. Мне хотелось собирать урожай в нашем райском уголке.
Забавно, как люди эволюционировали... чаще всего без их ведома или разрешения.
— Я пойму, если ты захочешь вернуться в Англию, Гэл, — прошептала я, целуя пружинистые волоски на его мужественной груди. — Австралия не особо гостеприимна.
Он засмеялся, прижимая меня к себе.
— Мне не важно, где мы будем жить. Лишь бы вместе.
— Мы всегда будем вместе.
— Слава богу за это.
Его губы скользнули по моей коже, и мы снова погрузились в чувственный поцелуй. Его член прижимался ко мне, и мысль о том, что мы занимаемся любовью на балконе под открытым небом с соседями, живущими сверху, которые в любой момент, если пожелают, могут посмотреть вниз, удержала меня от того, чтобы перевернуть его на спину и оседлать.
Очень много раз я делала именно так: толкала его в прибой, прилив окутывал мои колени, когда я покачивалась на нем, руки упирались в его грудь, ногти впивались в теплую кожу, а в его глазах мерцали последние лунные лучи.
