Едва прибыв во Фридьер, Анетта поняла, что без машины здесь действительно никак не обойтись. Николь каталась на своей, дядьки — на своем, одном на двоих, почтенном «ситроене», который выводили из гаража в исключительных случаях, например для поездки в поселок на похороны, если, разумеется, приходили к единому мнению, что покойник или покойница достойны того, чтобы оба почтили церемонию своим присутствием. Если же они решали, что и одного из них будет достаточно, то его отвозила заботливая Николь, заодно посещавшая и мессу либо коротавшая время в своей «панде», слушая радио «Монте-Карло». Иногда, впрочем, она возвращалась домой, а к нужному часу снова ехала забирать старшего дядьку, который поджидал ее возле церкви или у входа на кладбище, приложив узловатую руку к парадной фуражке.
Если один из дядек брался за руль, то второй обязательно занимал пассажирское сиденье — поодиночке они не водили никогда, даже когда были моложе. В последние одиннадцать лет, с тех пор как был куплен «ситроен ВХ» цвета зеленый металлик с дизельным двигателем, каждое воскресенье, с одиннадцати до полудня, дядьки устраивали машине «разминку». Запускали мотор, принимавшийся утробно урчать в тишине узкого гаража, ворота которого предварительно распахивали на всю ширину; затем, после ряда сложных маневров и дерганий вперед-назад, необходимых, чтобы вывести автомобиль из служившего ему прибежищем закутка, после обмена громогласными указаниями и красноречивыми жестами — при этом один из дядек рулил, а второй исполнял роль семафора, стоя перед кроличьими клетками, — машина наконец медленно выкатывалась со двора. Эта церемония повторялась неукоснительно в любую погоду и любое время года, исключая дни особенно сильного снегопада; лишь действительно нешуточные сугробы могли отвратить двух бесстрашных стариков от исполнения привычного ритуала.
Далеко они не ездили и маршрута никогда не меняли; добирались до границы своих владений и зорким взглядом, почти не утратившим остроты, несмотря на необходимость поневоле распылять внимание, одновременно следя за дорогой, по которой, впрочем, они никогда не передвигались на скорости больше пятидесяти километров в час, окидывали угодья, проверяя, в каком состоянии земли, изредка — загородки выпасов и скотина. Все местные знали, что по воскресеньям с одиннадцати до двенадцати дядья из Фридьера выводят машину «на разминку»; если бы в очередное воскресенье они в четверть двенадцатого не миновали Козий мост, а пятью минутами позже не показались на деревенской площади, многие решили бы, что, наверное, началась война, а до их заброшенного кантона новость, как всегда, доберется с опозданием. Наконец, была еще одна деталь, говорившая зрителям о том, что все в порядке и волноваться не о чем, а заодно служившая подтверждением устоявшейся репутации двух чудаковатых квазиблизнецов: мало того что Луи и Пьер в своих воскресных вылазках садились за руль строго по очереди, они еще никогда не выезжали без Лолы. Псина царственно восседала справа от водителя, расплющив о стекло морду, а брат, низведенный до ранга пассажира, с удобством располагался посередине заднего сиденья.
Анетте «диана» пришлась по сердцу и, похоже, взаимно. До сих пор если она и водила, то только чужие машины, принадлежавшие мужчинам: сначала автомобиль отца, потом Дидье и вот наконец Поля. Не откладывая дела в долгий ящик, она начала тренироваться и довольно быстро вспомнила забытые, казалось бы, навыки; забытые тем прочнее, что в ее памяти они неизбежно связывались с мрачными вечерами, когда она везла домой в стельку пьяного Дидье, и хорошо еще, если он только изрыгал ругательства одно грязней другого, а не вырывал у нее из рук руль, бормоча заплетающимся языком, что, даже напившийся до бесчувствия, он все равно водит лучше ее; он мог бы быть автогонщиком, а чё, запросто, мог бы сесть за штурвал самолета или вертолета, да хоть бы и тяжелого бомбардировщика, ему это раз плюнуть, у них в семье все мужчины водилы хоть куда, а ты как думала, этому не научишься, не-е, с этим надо родиться, в трубку, говоришь, подуть, да хоть щас, не в первый раз, не напугаете, ну и что, что у него в багажнике пиво, всего-то три баночки, ну пусть не три, а десять, даже двадцать, кому какое дело, да пусть отбирают эти гребаные права, он все равно будет ездить!
Еще в Невере, только сев в тяжелую серую машину Поля — человека, поместившего объявление в газете, того самого спокойного сельскохозяйственного рабочего, ради знакомства с ней проделавшего не одну сотню километров, — Анетта мгновенно, в ту же секунду поняла, что он совсем другой, что в нем нет и следа свойственной многим водителям одержимости автомобилем. И все же, занимая за рулем место мужчины, она не могла сдержать дрожи, словно опять возвращалась в прошлое. Она знала, что просто обязана освоить правильные движения, не суетиться, не путаться, соблюдать нужный порядок действий и помнить, что рука должна быть твердой, голова холодной, а глаз внимательным, и все это — одновременно. Ее задача — превратиться в невероятную, никогда доселе не существовавшую женщину, и умение справиться с автомобилем не более чем тест: провалив его, она немедленно выдаст подлог. Фальшь моментально лишит ее самообладания, раздавит, втопчет в землю, и она потеряет право находиться здесь, смотря людям прямо в глаза, а больше идти ей некуда. И это будет конец всему.
Но в тот день, 14 июля, и во дворе Фридьера, и на выездной дорожке, и на голубом шоссе все вокруг было залито таким сиянием, а новехонькое утро дышало обещанием таких щедрот, что стародавний тошнотворный страх, как ни лез наружу из всех пор — а он лез упорно и настойчиво, заставляя ладони и спину покрываться липким жирным потом, — этот отвратительный страх так и не смог подчинить ее себе. На каменной ограде сидел Эрик с не отходившей от него ни на шаг Лолой, в огороде ковырялись дядьки, а из кухонного окна украдкой, как из засады, выглядывала Николь, неутомимая, неподражаемая Николь — признанная мастерица быстрой езды в своей безупречно чистой, без единого пятнышка «панде». Но главное, конечно, Поль. Он не догадывался и не должен был догадаться о ее мучениях, уверенный, что нет ничего проще, чем после перерыва снова сесть за руль, и, смеясь, говорил, что это — как езда на велосипеде, если один раз научился, то больше уже не разучишься, а при их жизни без машины никак, к тому же, если у тебя права с такой красивой фотографией, грех держать их в ящике стола. Анетта уже сама с трудом узнавала на этой фотографии себя двадцатилетнюю, робея перед собственным гладким и немного напряженным лицом с большими светлыми, еще не ведавшими страха глазами и целомудренной улыбкой на юных, свежих губах.
