Почти каждый вечер она забегала после работы, чтобы поздороваться и потусоваться. И Гэллоуэй был с ней очарователен и обходителен — совершенно не так, как он принял меня. Там, где мне был оказан холодный прием и яростные взгляды, Мэди встретили тепло и радушно.
С другой стороны, по словам Гэллоуэя, все его недовольство мной было основано на похоти. Он хотел меня, но не мог обладать.
Мэди, в этом плане, не привлекала его (слава богу). Но мне впервые пришлось конкурировать за его расположение. Я не была единственной женщиной, а он не был единственным мужчиной. Если он забегал за чем-то в магазин, я панически боялась, что он может найти другую девушку, привлекательнее меня. Что, если мое костлявое тело со светлыми растяжками перестанет привлекать его?
Однако у него были те же опасения. И мы поделились ими однажды вечером, когда слово за слово наша легкая перепалка переросла в жаркую дискуссию о неопределенности в наших отношениях.
Мы оба были такими дураками.
Мы вместе не потому, что были единственными взрослыми на нашем острове. Мы вместе, потому что наши души соединились, наши сердца склеились, и мы стали единым целым.
После этого все стало немного проще. Всякий раз, когда Мэди появлялась рядом, Гэллоуэй вел себя наилучшим образом. Я догадывалась, что нейтральная территория заставляет его вести себя хорошо. Однако мне хотелось верить, что дело во мне.
Я излечила то, что съедало его изнутри. Это тяготение все еще присутствовало в нем, но он мог дышать без чувства вины. Он мог смеяться, не испытывая к себе ненависти.
Он стал спокойнее.
И когда он держал Коко на руках, он оживал.
В постели, перед сном, мы часто говорили о Пиппе и Конноре. Мы были рады этим воспоминаниям, и когда Пиппа, наконец, позвонила нам (на мобильный телефон, который нам дала иммиграционная служба), мы молчали несколько часов. Нам было физически больно из-за того, как мы по ней скучали.
Она казалась счастливее. Не излечившейся. Не довольной. Но счастливее.
В новом месте — вдали от нас, острова и призрака Коннора — у нее мог появиться шанс на выздоровление. Я не знала, будет ли она в порядке душевно, духовно, но, по крайней мере, физически мы сделали все возможное, чтобы защитить ее.
И я хотела, чтобы она была счастлива. Я хотела этого настолько, что держалась на расстоянии, пока она не захочет вернуться к нам.
Ночью было труднее всего.
Мы не могли привыкнуть к мягкому матрасу. И отказались от него в пользу ковриков для йоги, которые нашли в шкафу квартиры. Мы расстелили их в гостиной, между нами спала Коко, а балконные двери оставались открытыми, обдувая наш дом влажным бризом и донося далекий шум океана.
Только тогда мы обретали спокойствие.
Истинный покой.
Мир, который не был искусственно создан или куплен.
Иногда мы также спали в гостиной с широко распахнутыми дверями, потому что Коко кричала, когда не слышала шум моря. Когда мы выходили в город, она плакала. Если мы пытались угостить ее шоколадом или конфетами, она плакала. Она была поистине земным ребенком, который находил удовольствие и сопричастность в песке, просачивающемся между пальцами ног, солнце на лице и простой сладости кокоса и папайи.
— Это поможет? — тихо спросил Гэллоуэй, добавляя в банановое пюре, предназначенное для Коко, кокосовую стружку.
Ее маленькое личико сморщилось.
— Нет.
— Ну же. Это очень вкусно.
— Нет!
Мы перепробовали все, но она по-прежнему не хотела есть ничего слишком соленого или сладкого. Ее вкусовые пристрастия сводились к простой, деревенской пище, и она устраивала истерику, когда мы пытались познакомить ее с ароматными блюдами, такими как спагетти болоньезе или блюда из мяса.
Я была вегетарианкой и убежденным любителем морепродуктов, а вот Гэллоуэй был настоящим мясоедом. Оказалось, наша дочь, в этом вопросе, взяла с меня пример.
Однако я по-прежнему не могла есть баклажаны или халлуми (прим. пер.: Халлуми — Халуми — левантийский сыр, известный в Европе по кипрской кухне. Он изготавливается из смеси козьего молока и молока овец, хотя иногда содержит и коровье молоко), не после болезненных ассоциаций со смертью моей семьи.
В последнее время все потери и одолевшая меня печаль не давали покоя, и я постоянно думала о родителях и сестре. Из-за возвращения в Сидней их смерть казалась совсем недавней, переплетаясь с болью от потери Коннора и ухода Пиппы.
Это слишком.
— Думаю, она скучает по ФиГэл, — прошептала я, потирая виски от легкой головной боли, которая мучила меня весь день.
Коко посмотрела прямо на меня.
— ФиГэл. ФиГэл. Домой!
Ложка в руке Гэллоуэя с грохотом упала в миску.
— Я знаю, маленький орешек. ФиГэл был твоим домом. Но теперь все изменилось. Теперь мы живем здесь.
В ее зелено-голубых глазах заблестели слезы.
Я не могла оторвать взгляда от ее загорелой кожи цвета мускатного ореха (сомневаюсь, что она когда-нибудь поблекнет), светло-русых локонов и решительного подбородка.
Она была идеальной смесью Гэллоуэя и меня, глубоко внутри нее таились те же самые желания.
Да, малышка, я бы тоже хотела вернуться домой.
Мое внимание привлек Гэллоуэй.
Мне не нужно было спрашивать, чтобы понять, что он чувствует то же самое.
Я не спрашивала.
Я не стала допытываться.
Но я понимала, что он тоскует по дому.
Почему мы здесь?
Зачем мы вернулись, если готовы променять все на то, что у нас было раньше?
До того, как Коннор умер?
До того, как Гэллоуэй чуть не погиб?
До того, как моя семья не погибла?
Столько смертей, и все же я хотела вернуться.
В этом не было смысла.
Мы должны быть счастливы, что находимся здесь, в безопасности, что вокруг нас лекарства, врачи и люди.
Оторвав взгляд от его лица, я встала, чтобы отнести посуду на кухню.
Момент был прерван.
О доме не упоминалось.
На следующий день мы с Гэллоуэм впервые заговорили о том, где будем жить. Мы не хотели задерживаться в квартире (благодаря щедрости австралийского правительства), и нам нужно было пустить корни, чтобы чувствовать себя комфортно.
Мы обсуждали, чем бы он хотел заниматься на работе. Не потому, что ему это было нужно, а потому, что он не мог сидеть без дела. Он не мог сидеть без дела на ФиГэл и не собирался бездельничать здесь.
Мы договорились, что он перевезет сюда дипломы об окончании архитектурного факультета и займется строительством. Однако все это было невозможно до тех пор, пока не закончится бумажная волокита, и нас не воскресят из мертвых.
Этим занимался мой адвокат, в том числе и разморозкой моих средств и активов. Я еще не разговаривала со звукозаписывающей компанией, но Мэди сообщила, что они знают о моем воскрешении и ждут, когда я буду готова обсудить условия контракта.
Столько ответственности.
Столько всего происходит одновременно.
Я к этому не привыкла. Мне хотелось убежать куда глаза глядят.
После долгого дня неопределенности и бесконечных вопросов нам, наконец, позвонили и сообщили, что можно забрать очки Гэллоуэя.
Держа Коко за руку, я ждала у входа в оптику, потому что Гэллоуэй запретил мне входить. Он вернулся с коробкой, уложенной в пакет, вместе с очистителем для линз и инструкцией по уходу.
Он их не надел.
Держа Коко за руки, мы молча пошли обратно в квартиру. Хромота все еще была очевидна, но он стал лучше ее скрывать. Несколько дней назад я спросила, не стоит ли нам купить машину. У меня все еще были действующие права. Это облегчило бы нам жизнь, особенно в плане покупки продуктов.
Однако Гэллоуэй отказался.
Мы не были готовы к покупке автомобиля.
Мы ходили пешком последние четыре года. И будем ходить еще несколько лет. Кроме того, мы лишились возможности плавать целыми днями. Мы не были готовы к тому, что нам придется заново учиться ходить из одной точки в другую.
Когда мы подошли к квартире, я с трудом сдержала любопытство из-за того, почему он не надел очки.
