Димка вопросительно-требовательно и ожидающе слушает, и я отчетливо представляю сколько мне будет припоминаться, если я сейчас не отвечу.
— Ну, потому… — повторяю, осознавая, что ответ находиться не хочет, — что…
— Что? — Димыч коварен.
И я понимаю, что месть моя будет жестокой.
— Так почему? — вторят ему суслики с максимальным любопытством на рожицах.
— Потому что жидкость состоит не только из воды, там еще соль, — неуверенно сообщаю и, не слыша возражений, продолжаю, — а соленная вода не замерзает даже при низких температурах. Плюс в сосудистой оболочке много сосудов, они не дают замерзнуть.
Вот, всё.
Я, кажется, отделалась малой кровью, вот только суслики моргают, синхронно и недоуменно, переглядываются, и я понимаю, что не отделалась.
Очередные вопросы уже готовы.
— Дим, давай я тебе перезвоню? — спрашиваю с надеждой.
— Не-не, тут так интересно, мы всей ординаторской слушаем, не смей отключаться!
— Димыч, ты… ты…
— Твой любимый старший брат, — он самодовольно хмыкает, — тебе, кстати, от Ника привет с Андреем.
— Им тоже.
— А там еще сказали, что людей замораживают, креконсерва… криоканса… — Яна склоняется, заглядывая мне в лицо, хмурится, пытаясь выговорить, и дергает себя за косичку.
— Криоконсервация? — я догадываюсь тоскливо.
— Ага, — она охотно кивает и забирается мне на колени.
— Зачем людей замораживать?! — Ян виснет сбоку, обхватив руками за шею, и тормоша.
Все, суслики, сдаюсь.
Баста.
— Для потомков, — с протяжным вздохом я откидываюсь на спинку дивана, — и чтобы вы спросили.
— Каких потомков?
И вдох, Даша, выдох.
Вдох, и на выдохе я улыбаюсь — нервная улыбка тоже улыбка — и сообщаю монстрам:
— В холодильнике Нутелла, в детской бардак. Смекаете, суслики любознательные?
Руки от моей шее убираются, с колен моих сползают, и две рожицы одинаково недовольно вытягиваются, надувают обиженно губы и переглядываются.
— Детей шантажировать нельзя.
— И переводить разговор тоже.
— Паста вся моя? — игнорируя высказывания, я демонстративно заламываю брови.
Суслики сопят, суслики пыхтят, но жадность и любовь к шоколаду побеждает:
— Нет!!!
Топот убегающих ног с недавних пор, определенно, лучшая музыка для моих ушей.
Нервная улыбка становится довольной, и, прислушиваясь к шуму на втором этаже — спальня, детская и гостевая комната именно там, — я возвращаюсь к Димычу.
— Чего тебе, предатель?
— Знаешь, племянников твоих тебе я не доверю, — задумчиво хмыкает он.
— А они у меня уже есть?
— В будущем, Даня, слышала такое слово? Я на перспективу думаю.
— Молодец, перспективный мой. Ты за этим позвонил?
— Почти, — Димыч снова хмыкает, а я от удивления даже приоткрываю глаза и сажусь прямо, — у нас сегодня семейный ужин. В восемь, хочу вас кое с кем познакомить.
Ее зовут Алёна.
Ей двадцать три, у нее темные волосы, шоколадные глаза, смущенная улыбка и ямочки на щеках.
Работает она барменом в клубе Димкиного друга Ника. Познакомились они с Димычем именно там и встречаются уже полгода.
— И мы думаем пожениться, — Димка светится начищенным самоваром.
И мы с Лёнькой украдкой переглядываемся, а па давится невовремя отпитым вином.
Невозмутима только мама.
— Если решили и уверены, то женитесь, — мамы улыбается, — только надеюсь не завтра? Платье требует долго выбора.
— А мы… мы, Инга Вацловна, уже смотрели платье… — Алёна чуть краснеет, и я вижу, как Димка ободряюще сжимает ее руку под столом, — но вообще мы хотели бы просто расписаться, без шумихи, да, Мить?
— Правда, мам, — Димыч корчит смешную рожицу и проводит ребром ладони по шее, — вот тут эти торжества сидят. И это мучительно-утомительно, еще и костюм. Честное слово, я с ней быстрее разведусь, если мне придётся надевать все эти удавки и пиджаки.
Мама качает головой, делает строгое лицо, но подрагивающие уголки губ ее выдают.
Да и не ей требовать пышную свадьбы. Они с па расписались с утра, когда па пришел с дежурства, а мама на него еще не ушла.
— Ладно, молодежь, какие еще требования у вас будут?
— Никаких, — Димыч расплывается в улыбке, — просто порадуйтесь.
— Порадуемся, — па добродушно ухмыляется, но взгляд у него серьезный и Димку еще ждет мужской разговор, — и раз пошла такая пьянка, то у нас с мамой для вас тоже есть новость. Мы улетаем в Карловы Вары. Билеты я уже купил, вылет завтра вечером.
— Надолго? — спрашиваю я.
И с Димкой мы обеспокоенно переглядываемся.
Чехию любит мама, и этой любовью заразила нас всех. Вот только если па решает, перекроив весь график, внезапно улететь отдыхать с ней, то значит ее здоровье ему совсем не нравится.
— На месяц, — мама светится, улыбается и молодеет на глазах от этой улыбки. — Месяц без нас протянете, дети?
Дети — это в первую очередь я, смотрят вопросительно на меня.
И решение я принимаю неожиданно, даю ответ Лёньке, который так и не смогла дать у костра, растеряно пообещав подумать.
— Протянем, тем более я переезжаю к Лёне.
По крайне мере, до конца лета.
Глава 12
Локоть соскальзывает со спинки скамейки, а голова с ладони, и глаза приходится открыть и, вспомнив о монстрах, найти их взглядом.
Суслики в компании других спиногрызов самозабвенно носятся по детской площадке, изредка замирая, размахивая руками и вопя про чай, чай, выручай.
Отлично.
Можно спать дальше.
Я снова закрываю глаза, возвращаю руку на место и, подпирая ей голову, пытаюсь уснуть, когда рядом кто-то плюхается и задорно-звонко вопрошает:
— Что, дети совсем спать не дают? Замучили?
Говорить не хочется, хочется спать, поэтому я отделываюсь согласным мычанием.
Ложным.
Замучили меня не монстры, а второй день, а точнее ночь, совместной жизни с Леонидом Аркадьевичем, ибо переспать, изредка вместе ночуя, и спать вместе на постоянной основе, как говорят в Одессе, две большие разницы. И, если сегодня мне на лицо опять прилетит рука или с меня стянут — МОЕ! Я настояла на раздельных — одеяло, то Аркадий Петрович лишится своего наследника.
Честно.
Я придушу Лёньку подушкой, на которую он тоже пытается заползти, и наконец высплюсь.
— Они такие подвижные в этом возрасте, — вырывая из размышлений, тарахтит тот же голос и давит на психику избытком воодушевления, — глаз да глаз нужен. У меня один, и то вечно что-нибудь творит, а у тебя целых два! Еще шустрые такие, смешные, все вместе и вместе. Молодцы. Правильно воспитываете их, и хорошо, что ты согласилась с ними сидеть…
Последняя фраза пропитана покровительственным одобрением, и я приоткрываю один глаз, дабы посмотреть на словоохотливого беспардонного энтузиаста.
Терпеть таких не могу, и тыканья от посторонних не переношу.
Можете назвать меня высокомерной, но мед неплохо научил, что со всеми на вы и даже между собой в группе, к тому же исключительно по имени-отчеству. Не дай бог при некоторых, старой закалки, преподах друг к другу обратиться по имени или на ты. Лекция по деонтологии обеспечена, поэтому мы привыкли к отчествам и панибратство с не пойми кем вызывает отторжение и желание послать подальше.
Жаль, что желание мое усевшаяся рядом мамаша не замечает, она продолжает бодро щебетать, наклоняясь ко мне, как к лучшей подружке:
— Алла Ильинична хорошая женщина, но, честно говоря, между нами, няня из нее не ахти какая. Твоих она дак вообще ругала постоянно, кричит и кричит, недовольная вечная… Нет, ну оно и понятно, чужие ведь ей, тут со своими-то терпения не хватает, а с чужими и подавно. То ли дело ты, не чужая им, как никак, тетка…
— Тетка?
Ура.
Вставить слово в словесный понос мне удается, и я хмуро разглядываю светлые волосы, собранные в конский хвост, улыбку в тридцать два зуба и светло-голубые рыбьи глаза, горящие запредельным любопытством.
