Мы с Пашей направились к большой лестнице.
– О чем? – бесцеремонно поинтересовалась я. Между лучшими друзьями не должно быть никаких секретов.
– Так я тебе и сказал, – обидно щелкнул меня по носу Пашка.
– Пожалуйста! Можешь не рассказывать. Тем более я вчера тоже так классно переписывалась…
– С кем это? – заинтересованно покосился сбоку Пашка, толкая тяжелую дверь. Пропустил меня вперед. Теперь мы шагали по улице в сторону остановки. Ветер трепал темные волосы Паши, поэтому друг тут же натянул на голову капюшон. Вдалеке угрожающе прогремел гром. – Неужели с Буравиным?
– С ним самым, – закивала я. Мечтательно уставилась на свинцовое низкое небо: – Любименький мой!
Пашка расхохотался.
– На самом деле Герман – отличный парень. Да, он своеобразный…
Как Пашка ловко обошел слово «тупой».
– …Но вы с ним отлично вместе смотритесь.
– Спасибо! – с натянутой улыбкой отозвалась я. – Тоже так думаю.
– Ах, Полинушка моя, раз уж он действительно тебе нравится, я буду рад, если у вас все получится, – Пашка обнял меня и потрепал по волосам. – Так хочу, чтобы ты была счастлива.
Ах, Пашенька, счастлива я буду только с тобой, но никак не с Буравиным.
– И я только рада, если у вас с Улей все получится. Такой союз! – восторженно откликнулась я. – Нерушимый, блин. Как ей, кстати, твое послание?
– От Гошки-курьера она в восторге. Цветы красивые, а записка – трогательная и непосредственная, – ответил Пашка. – Я, правда, этого немного не понял. Вроде старался поромантичнее написать. Видимо, потому что от души…
– Именно поэтому, – кивнула я. Накалякала я ее тоже от души как курица лапой и с кучей ошибок. И рожицу глупую с высунутым языком нарисовала в конце.
– Пойду тачку из ремонта забирать, – похвастался Пашка. – Так давно на ней не катался, соскучился.
Я только хмыкнула. Не верила в сознательность Пашкиной машины. Она у него жива-здорова до первого перекрестка.
Расстались мы с Долгих на остановке. Я забежала в полупустой троллейбус и заняла место у окна. Пока мы не тронулись, смотрела на Пашу. Друг углубился в свой телефон, и выражение лица его при этом было обеспокоенным. Что он так переживает за свою драгоценную Ульяну? Волнуется…
Точно такое же лицо у него бывает, когда я заболеваю. Так как в этом большом городе у меня нет никого ближе Пашки, звоню сразу ему. Долгих прибегает с фруктами и сладостями. А я в это время, как Карлсон, прикладываю руку к горячему лбу: «Я самый больной в мире человек!»
Звучит странно, но в какой-то степени мне даже нравится болеть. Пашка суетится, словно заботливая мамочка. Хотя с моей настоящей мамой болеть одно наказание. Она только и знает, что приговаривает: «Конечно, заболела! Спать с открытыми форточками…» Или: «Конечно, заболела! В марте уже щеголяешь без шапки…» Если бы мне на голову свалился кирпич, она бы проворчала: «Конечно, свалился! Ты ведь ходишь ногами по улицам прямо мимо домов!»
Но мамино ворчанье не так приятно вспоминать, как Пашкины ухаживания. Помню, как однажды я слегла с бронхитом и Долгих провел в моей комнате несколько дней. Бегал в аптеку, давал по расписанию лекарства, и мы даже спали на одном разобранном диване. Из-за этой близости и Пашкиного внимания я быстро пошла на поправку, хотя, признаюсь, с ним болеть хотелось дольше. Окончательно выздоровев, я нарочно кашляла, словно сидящий на цепи пес, чем здорово пугала друга.
Об этом я вспоминала, упершись лбом в холодное стекло. Над домами, которые мелькали за окном троллейбуса, снова нависли сердитые лохматые тучи. Небо цвета мокрого цемента… Надоела такая погода. Я не успела отъехать от университета, как снова начал накрапывать дождь. И хотя ливни в городе идут уже неделю, я, как обычно, была без зонта.
По пути у нашего троллейбуса слетели «усы». Дождь продолжал скрестить в окна, поэтому многие пассажиры предпочли переждать непогоду в транспорте. Водитель открыл двери, и в салон тут же проник свежий грозовой воздух.
Тогда-то я и заметила Шацкую. Вместо того чтобы сдавать зачет, Ульяна стояла на пешеходном переходе с большим пакетом в руках. Ветер трепал ее волосы. Уля, придерживая одной рукой тяжелый пакет, а другой разлетающуюся юбку, воровато оглядывалась по сторонам. Жива, здорова и, судя по всему, куда-то торопится. Точно не на зачет.
Несколько секунд я глазела на Шацкую, а затем вскочила с места.
– Девушка, – лениво позвал меня кондуктор, – билетик не потеряли? Без него на другой троллейбус не пересядете.
– Я выхожу! Мне надо! – растерянно пробормотала я, до конца не осознавая, куда мне нужно бежать в дождь, а главное – зачем.
Я выскочила из троллейбуса и направилась к пешеходному переходу. Толпа, пропустив грохотавшую пожарную машину, уже двинулась через дорогу. Тревожная сирена посеяла в душе беспокойство.
Во множестве ярких зонтов я не сразу нашла Ульяну. Шацкая шла быстрой походкой, не обращая внимания на разошедшийся хлесткий дождь. Я, держась чуть поодаль, тоже не отставала. Сама не заметила, как в какой-то момент мы обе перешли на бег…
Глава шестая
Один раз Ульяна все-таки обернулась. Но передо мной в тот момент к остановке несся грузный мужчина с таким гигантским зонтом, что под ним, как в сказке, могли спрятаться и муравей, и воробей, и лиса, и заяц… Все лесные обитатели, в общем. Я благодаря этому черному куполу осталась незамеченной.
Под ноги из водосточных труб сбегали холодные струи. Шацкая ловко и изящно огибала лужи, кокетливо приподняв край юбки. Ее низкие каблучки выстукивали по черному блестящему асфальту. Я же, боясь упустить Улю, шлепала прямо по воде, не разбирая дороги. Волосы Ульяны, став влажными, завились легкими локонами. Мои же три пера на голове, намокнув, прилипли к щекам. Наверняка с такой «укладкой» еще и уши торчат. Ладно, не до красоты мне сейчас…
Я продолжала бежать за Ульяной и проклинать все на свете: свои комплексы, идеальность Шацкой, любопытство, ревность, Пашку… В какой-то момент мне захотелось догнать Улю и, запрыгнув ей на спину, повалить на асфальт в огромную мутную лужу. Она портит мне лето, портит мне всю
