дверям.
— Я за вещами… — и драпаю.
Мне слышится довольный смех за спиной.
Кошмар, кошмар! Скорее бы он уехал.
А внизу меня встречает знакомый бедлам. Я не знаю, откуда в детской батарейке такой заряд, но оба ребенка носятся по первому этажу, демонстрируя, кто круче въедет на носках за угол. Как пить дать в косяк влетят!
Только я собираюсь в панике прекратить этот беспредел, как мне на плечо ложится рука Екатерины, так кажется, ее зовут.
— Пойдемте, чаю выпьем, — тянет она меня вглубь дома.
— Но они же убьются! — беспомощно отзываюсь я, даже не пытаясь перекричать стоящий гвалт и визг.
— Первый у тебя, да? Ты думаешь, они в детсаду не так бегают, что ли? — усмехается она. — Просто ты не видишь.
Ну, может, она и права… Дома у нас сильно не разгонишься…
— Пойдем-пойдем, убиться тут не обо что, а набьют шишек, будут потом осторожнее, — посмеивается Екатерина.
Ничего себе философия у няни в богатом доме…
Я все еще растеряна, поэтому позволяю утащить меня на кухню.
На кухне хуже слышно, что творится в холле, поэтому я продолжаю нервничать, но Екатерина забалтывает меня, и потихоньку начинает отпускать.
И я решаю отсидеться здесь до отъезда Воронцова.
Только это от него не спасает.
Уже одетым в пальто Виктор заглядывает на кухню, и я под его взглядом замираю с чашкой у рта.
— Я уехал, Варвара. Доберусь, позвоню.
И выходит, оставив за собой шлейф парфюма.
Я икаю.
Это прозвучало… очень по-семейному. Я затравленно кошусь на Екатерину, но у нее в глазах никакого пренебрежения, только любопытство.
Позвонит он. Зачем? Пусть звонит дочери или Екатерине.
Ой! Надо маме позвонить! Я же обещала, как доеду, ей набрать!
И до меня в очередной раз доходит, насколько интимна была фраза Воронцова.
От смущения сбегаю с кухни. Зацепив обе сумки, поднимаюсь в выделенную мне королевскую комнату и, пока идет дозвон, открываю оба баула.
— Блин! — вырывается у меня.
— Варь, что? — нервно спрашивает мама, которая уже на линии.
Что-что… Мы вырастили чересчур сообразительного ребенка. Дотумкав, что из его сумки лишние игрушки убирают, он поступил хитрее.
— Тимошка-паршивец! Он таки засунул своих динозавров. Вместо моей пижамы!
И ночнушки. И халата.
Спустя три дня, проведенных в этом сумасшедшем доме, мне кажется, я приобретаю небывалую крепость нервов. Один ребенок — это еще ничего. Теперь я не понимаю, как люди решаются на двоих! В дикой среде эти особи способны на все!
Эстель, казавшаяся мне раньше капризным ангелочком, показала свое истинное лицо. Вот с кого можно писать Пеппи Длинный чулок. А Тимошка растет явным подкаблучником, охотно ведется на все подначки. Я уже не уверена, что это хорошо, что дети так поладили.
Правда, вечером перед сном, когда приходит время сказки и обнимашек, все не так радужно. Детская ревность являет себя во всей красе. Доходит до тычков.
Нашли выход. В детской спальне между кроваткой Тиль и кроваткой, которую поставили для Тимки, стоит диванчик. Мы его раскладываем, я ложусь по середине, а дети прижимаются с двух сторон, запуская ладошки мне в волосы. Я даже наловчилась менять руку, держащую книжку, так, чтобы гладить детей по очереди.
К тому моменту, как оба начинают сопеть, плечи у меня отваливаются, но какие же они сладкие, когда спят… Мы с Екатериной раскладываем их по своим местам, и идем пить чай. Самое спокойное время в полном суеты дне.
А вот утром Эстель побеждает в борьбе за мое внимание. Я делаю ей прическу, пытаясь собрать детских пух так, чтобы он не лез в глаза, и втайне тащусь от всех этих заколочек, резиночек и невидимок.
Поначалу я паниковала. Действительно, приглядывать за чужим ребенком, да еще таким шилозадым, как Тиль, — это большой стресс, но с помощью Екатерины я втянулась, да и ежевечерние разговоры с мамой успокаивали.
А вот на четвертый день я чувствую, что заболеваю. На меня накатывает паника. Сейчас как перезаражаю всех. И Тиль, и Тимошку. Дети с такой готовностью всегда собирают самую лютую заразу… Воронцов меня убьет.
Кстати, Виктор так часто мне звонит, что у меня ощущение, что он где-то рядом.
Я стараюсь побыстрее отчитаться, как у Тиль дела, но Виктор всегда умудряется перевести разговор на меня. Я даже не понимаю как, но он умудряется из меня вытащить, какие цветы я люблю, какое время года мне нравится, что из еды я предпочитаю… Мягко, ненавязчиво, он выуживает информацию.
И все мои попытки свернуть диалог по причине того, что детям нужно внимание, разбиваются о диверсантскую деятельность Екатерины, которая тут же возникает: «Я пригляжу, говорите!».
— Ну чего ты раскисла? — подбадривает меня она. — Вчера вы копались в снегу почти весь день. Вот и переохладилась. Сегодня в сауну сходишь, попаришься, а потом чая с медом и лимоном выпьешь, и завтра все как рукой снимет! Какая зараза? Побойся бога! Ты посмотри на этих мартышек? Хватит их за лоб каждые пять минут щупать.
Я сдаюсь под напором более опытного человека, но вечерние гулянки отменяю на всякий случай. После сауны распустив волосы на просушку на радость Эстель, я перебираюсь с чашкой чая к ним в детскую.
Мы устраиваемся на ковре читать очередную сказку.
Как-то само получается, что тыканье в красочные картинки переходит в тыканье под ребра, и вот уже мы катаемся по полу и щекочим друг друга. Мелкие разбойники объединяются и побеждают. Оказывается, Тиль почти не боится щекотки, в отличие от меня. Я уже готова запросить пощады, только от смеха ничего не могу выговорить.
Спасая свои подмышки, перекатываюсь на бок, и в поле моего зрения попадают джинсы, обтягивающие крепкие мужские ноги.
Я замираю, осознав, какую картину наблюдает Воронцов уже неизвестно сколько. Я растрепанная, с волосами, устилающими ковер, в вытянутой футболке, сползшей с плеча и задравшейся на животе. Наверняка красная вся.
Тиль, тоже заметившая отца, с визгом бросается к нему, а я прячу лицо в волосах.
Ласковый и немного растерянный взгляд Виктора задевает в душе какую-то струну, но я отбрасываю эмоции. Эта картина под названием «Возвращение папы» не для меня.
— Я сейчас, — бормочу я, поднимаясь и сворачивая волосы в пучок.
Воронцов не говорит ничего, просто смотрит на меня непонятно, держа на руках Эстель, которая что-то ему упоенно рассказывает. Протискиваюсь мимо него в дверном проеме, и на секунду будто весь звук выключают, а меня бьет током в том месте, где я задеваю бедро Виктора.
Я откровенно сбегаю.
Никакие
