Боже… Никогда больше не буду пить снотворное.
Не зря я его не люблю.
Всю ночь снилась какая-то чертовщина, голова до сих пор тяжелая, глаза не открываются, веки будто из чугуна отлиты. Непонятно сколько я проспала, потому что не помню, чтобы звонили будильники, а у меня их пять. Как в мемах: отрицание, гнев, торг, депрессия и принятие.
Правда, обычно я и после пятого еле встаю, хотя здесь, в доме, дела обстоят немного лучше, но не сегодня.
Напрасно я оставила волосы распущенными, голову тянет. Массирую виски, и у меня вырывается стон блаженства.
— Еще минутку, и я весь твой, — сонное бормотание слева повергает меня в шок.
В ужасе я с трудом поворачиваюсь на звук, и понимаю, почему устала голова, кто-то придавил крупную прядь и еще одну, чуть поменьше, намотал на кулак, как делает Тимошка, когда засыпает рядом.
А еще я понимаю, что этого тела здесь быть не должно.
«Варя, тише, детей разбудишь» …
Всплывает смутное воспоминание.
У меня все холодеет внутри. Голос меня не слушается.
Потому что наглая рука, сцапавшая мои волосы, почти касается моего обнаженного плеча.
Обнаженного.
Я ложилась в футболке, рукав которой достает мне до локтя.
Нет. Не может этого быть!
Я не могла… Я бы запомнила…
Как тут оказался Виктор? С какой стати он вольготно тут развалился? Зачем он меня раздел?
То есть, зачем, я догадываюсь, но он же не настолько…
О господи! На мне же нет белья!
И вот тут у меня прорезается голос:
— Что вы здесь делаете? — получается не столько громко, сколько визгливо, но, похоже, это то, что нужно.
Просивший еще минуточку Воронцов распахивает глаза.
— Варва…
— Только не говорите, что вы опустились… — я не могу выдавить из себя подходящее слово.
Виктор на секунду нахмуривается, а потом до него доходит, что я имею в виду.
— Ну, Тронь! — рычит он. — Я тебя пальцем не тронул, хотя ты прижималась ко мне всю ночь!
— Я? Да я бы никогда… Это отвратительно!
— Ах, отвратительно? — зло прищуривается Воронцов. — Что-то я не заметил в офисе, что тебе было противно. Зря я ночью сдерживался, стоило заслужить такое лестное мнение. Но ведь еще не поздно, правда?
— Что? — сиплю я, не веря своим ушам, он же не станет…
Станет.
Это же Воронцов.
Он проворачивает гамбит. Освободив мои волосы, Виктор мгновенно захватывает меня всю. Я со сна вялая и неповоротливая, зато в Воронцове, видимо, полно энергии. Дурной.
Секунда, и, подмяв меня под себя, он склоняется ко мне, заставляя остро ощутить, что я под простыней голая, а ткань между нами — весьма ненадежная преграда.
— Прекратите! — грозно начинаю я, но голос скатывается до шепота в конце слова, потому просто полежать на мне Виктору мало, хотя я уже впечатлилась степенью его гнева.
Я прекрасно ощущаю, насколько тверд он в своем намерении оправдать мои подозрения.
— Нет, Тронь, не прекращу, — голос Воронцова тоже меняется по мере тирады. Начинает он сурово, а заканчивает, издевательски мурлыкая: — Я хочу, чтобы ты точно запомнила, как выглядит то, когда я себе позволяю «опуститься» на кого-то.
Пресекая мою попытку не то возмутиться, не то закричать, Виктор запечатывает мне рот поцелуем, но самое непотребство он творит руками. Я извиваюсь под ним, но такое ощущение, что все играет против меня. Простыня сбивается, а все самое сокровенное, как назло, оказывается из-за моих дерганий у него в ладонях.
Взятые в плен ягодица и правая грудь подвергаются подробному исследованию.
И если на поцелуй я упрямо не отвечаю, потому что все мое внимание приковано к твердому органу, упирающемуся мне во внутреннюю сторону бедра, и по ощущениям член продолжает увеличиваться и крепнуть, то вот на ласки руками не реагировать у меня уже не получается.
Этот дьявол знает, что делает.
Грудь не умещается у него в руке, Виктор сминает ее сильно, но не болезненно, так, что она тяжелеет и начинает томиться. А когда Воронцов переходит к легким пощипываниям ноющего соска, я упускаю, когда он переключается с поцелуями на мою шею, а у меня, похоже, там эрогенная зона. У меня сразу перехватывает дыхание, слабеют руки и ноги, сопротивление становится видимостью, и Виктор это чувствует.
Вместо того, чтобы удовлетвориться поражением, он усиливает натиск.
Я слышу, что и его дыхание становится тяжелее, его стук сердца отзывается во мне, поднимая нешуточное волнение. Наша температура растет.
Воронцов прерывает диверсантские поцелуи в шею, чтобы заглянуть мне в глаза. Не знаю, что он хочет в них увидеть, но страсть отпечатывающаяся у него на лице лишает меня воли.
Я ощущаю, как ведомый его рукой ком простыни медленно сползает с моего тела, но Виктор по-прежнему следит за выражением моих глаз.
Удав, гипнотизирующий кролика.
Еще немного, и он оставит меня даже без хлипкого прикрытия в виде простыни.
Мой протест с треском проваливается. Робкая попытка ослабевшими пальцами удержать край ткани ни к чему не приводит, только в глубине глаз Виктора вспыхивает что-то дьявольское.
С грохотом распахнувшаяся дверь, разрушает это колдовство.
— Ма-а-ам! — радостный вопль Тимошки вызывает у Воронцова нервную судорогу на лице.
Кажется, кто-то вот-вот зарычит.
Но мне плевать. Я в курсе, что предвещает топот маленьких ножек, поэтому я молниеносно дергаю на себя простынь, закрывая все то, что никому в этой спальне видеть не положено.
Мгновение, и мелкий взбирается на кровать.
— Мам, ты говорила, что только совсем маленькие спят с мамами, а взрослые спят отдельно! — возмущается ребенок, прочухавший, что его обманули. — Я опять могу с тобой спать?
Тимка внаглую переползает через Воронцова, который все еще молча сверлит меня злым взглядом, но уйти не спешит. Он еще на что-то надеется? Наивный.
— Уговорил, — нахожусь я, стараясь не засмеяться. — Пока мы в гостях — можешь.
Говорю Тимошке, а сама смотрю на Виктора.
Неописуемое удовольствие видеть, как его разбирает досада.
А нечего! Я вообще не понимаю, как я могла допустить то, что происходило пять минут назад. Услышав Тимку, я сразу пришла в себя, а что это было такое до его появления… Помутнение разума какое-то. Это все последствия снотворного и простуды.
Хотя, удивительное дело, Екатерина была права, сегодня я чувствую себя вполне сносно. И горло не першит, и нос дышит. То ли сауна помогла, то ли чай с лимоном, то ли грелка во весь рост…
Это не важно. Важно то, что Тимошка появляется не один.
От дверей доносится голосок
