— Вильбур звонил, благодарил нас за обед. Он мне показался совершенно очаровательным. А тебе? — спросила Ингрид.
— Он пишет лучше, чем говорит.
— Разве? Я думала, он был весьма интересен тем вечером.
— Не знаю. Я нахожу абсолютно банальными эти восхваления правды и все прочее.
— Ему сильно понравился Мартин. Как ты думаешь, станет Мартин писателем? Невероятно, что он никогда даже не упоминал об этом. Я хочу сказать, мы никогда не возлагали на него тех или иных надежд. В самом деле, я очень довольна.
— Он мог сказать это всего лишь для того, чтобы произвести впечатление на Вилбура.
— О нет. Мартин не заботится о впечатлении, производимом на кого бы то ни было. Может быть, кроме Анны. Вилбур говорил, что ее мать была бы рада услышать, что Анна выглядит такой благополучной и счастливой. Они вовсе не близки, как мы и предполагали. Какие у нас прекрасные дети. Если быть откровенными, наши сомнения насчет Анны — возрастная разница и тому подобное — действительно тривиальны. Так что она просто старше и несколько искушенней. Он мог удариться в любовь с кем-нибудь намного более неподходящим. Что ты об этом думаешь?
— Да. Я думаю, мы могли бы проклинать судьбу.
— Как угодно, я решила положить конец моему беспокойству и постараться узнать ее получше. До сегодняшнего дня я была чересчур холодна, правда?
— Ты всегда была очень мила.
— Да, да, я знаю. Но «очень мила» — не означает «дружелюбна», не так ли? Как ты думаешь, может ли кто-нибудь быть по-настоящему дружен с невесткой?
— Они же не женаты. Даже не помолвлены.
— Конечно. Но ты понимаешь, что я подразумеваю. Это устроено совсем иначе у мужчин. Когда женится сын, у них нет того чувства потери. А может, ты испытываешь долю ревности к другу Салли, Джонатану?
— Я никогда не думал о нем.
— Хм! Это твоя слабая сторона. Иногда создается впечатление, что ты не слишком много думаешь о детях… об их будущем… об их отношениях.
— Не глупи.
— Но это замечание о приятеле Салли совершенно типично. Если бы я не интересовалась Анной, ты, вероятно, не обращал бы и на нее внимания.
Ей была видна только моя спина. Я закрыл глаза. Внезапно меня охватил стыд за подлость и жестокость обмана, за все убожество бесконечных уверток. Я не мог ни пошевельнуться, ни ответить.
— Дорогой! О, мой дорогой, с тобой все в порядке?
Я быстро обернулся и обнаружил, что она видит отражение моей спины в зеркале. Вероятно, какая-то линия плеч выдала меня. Повернувшись к ней, я увидел в зеркале свое лицо, лицо человека в глубоком отчаянии.
В глазах Ингрид была любовь, обращенная ко мне. Ее близость и моя вина возбуждали во мне ярость. Сознание чудовищной опасности вернулось ко мне.
— Что случилось? Что с тобой? — закричала она.
— Ничего. Пустяки. Возраст, наверное. Я внезапно почувствовал себя очень старым.
— Милый мой! Милый, это потому, что дети на грани брака, вот и все. Ты еще достаточно молод. Ты до сих пор наиболее привлекательный из всех мужчин, которых я знаю.
Она была совсем рядом со мной. Ее мягко очерченное тело изогнулось в попытке обнять меня. Я положил руки ей на плечи и, удержав на расстоянии от себя, поцеловал в лоб. Затем двинулся прочь. Мы оба понимали, что это был отказ.
— Существует что-то, о чем ты мне не говорил? — не глядя на меня, она смазывала кремом руки.
— Конечно, нет.
— Тебя что-то беспокоит? Может быть, комитет…
— Нет! Ничего, Ингрид. Я виноват. Я просто впервые почувствовал себя старым и таким уставшим. Теперь все прошло. Я пойду вниз, почитаю немного. Я получил кое-какие бумаги, над которыми придется поработать. Поднимусь наверх позже.
Гневный взгляд сверкнул между нами. Я сделал вид, что не заметил, и покинул комнату.
Внизу налил себе виски. Я должен был найти способ, ведущий нас к браку, который предназначен нам судьбой. Наш брак с Ингрид не был основан на сильном физическом влечении, которое могло бы причинить большое горе или вызвать какие-либо толки. Наши отношения никогда не были страстными. Возможно, впоследствии это должно было привести прямой дорогой к обету безбрачия.
Это, наконец, должно было случиться. Физическая близость с Ингрид становилась невозможной. Щемящая тоска по Анне исказила мою жизнь. Казалось, что Ингрид старалась вторгнуться в тот космос, хозяйкой которого была отсутствующая Анна. Эта предгрозовая атмосфера была невыносимой.
«Ты совершенно себя измучаешь, — предостерег меня внутренний голос. — Ты знаешь это. Разве нет?» — «Да, доктор». Врач, излечи себя сам! Я криво усмехнулся, вспомнив старую поговорку. Может быть, я нуждался в суровом наказании.
Подготовив себя таким образом и дальше жертвовать счастьем Ингрид, я пошел работать над своими бумагами.
Завтрак на следующее утро был односложным и весьма прохладным. К моему стыду, постоянное беспокойство Ингрид обо мне торжествовало над желанием платить мне той же монетой.
Но я оставался холоден. Я страстно желал сохранять между нами дистанцию, которая могла бы выработать новую модель поведения. Если рассудить, это было последовательное разрушение самих основ брака.
— Я хочу двадцатого организовать отцу день рождения. Думаю, ему было бы очень приятно, если бы мы все смогли приехать к обеду и остаться на воскресный ленч. Я поговорю с Сеси. Договорюсь о меню сейчас. Салли и я поможем Сеси приготовить все. Ну и, конечно, Анна. Она тоже сможет помочь.
Это стремление привязать Анну к семейной жизни показалось мне частью плана моей жены. Но как она не видит всей неуместности появления Анны на кухне? Я представил себе четырех женщин вместе. Сеси, Ингрид, Салли, хлопотливые и умелые, на собственной домашней территории, и Анна, вплетающая свою тайную силу в мистерию приготовления пищи. Анна, насыщающая все вокруг своей женской сущностью, бесконечно более притягательной, чем обычный шарм благоразумного обаяния. Остальные женщины казались рядом с ней вырезанными из картона фигурками, одна Анна была реальна, великолепна и вызывающе опасна.
— Я спущусь вниз позже. Счет я оплачу, воскресный ленч должен удастся на славу.
— Хорошо. Я уверена, что отец будет очень взволнован. Присутствующих можно обсудить позже.
Она взглянула на часы. В голосе Ингрид звучали командные интонации. Это был реванш за прошлую ночь.
— Я тоже должна буду уйти, — сказала она. Я наклонился, чтобы привычно поцеловать ее в щеку. Но она, сжав губы, улыбнулась, отклонила голову, и мои губы уткнулись в волосы. Возможно, это и было легкое изменение ритуала, движение от кожи к волосам, наше постепенное отдаление друг от друга.
