— Будешь обращаться с нами как с идиотами, — говорит он, — получишь тоже самое ответ.
Тушé.
— Я ухожу.
— Посмотри на это, Лил. Королева объявила о своем уходе. Мы должны поклониться?
— Ло, — предупреждает Лили и бросает на него свирепый взгляд, а у Лили такие взгляды бывают нечасто.
Он закрывает рот, что, должно быть, требует очень больших усилий.
— Иди посиди со своим засранцем-братом на диване, — говорю я ему. — И, чтобы ты знал, этот засранец мне нравится больше, чем ты, а я знаю его на пятнадцать лет меньше, — я одариваю Лорена сухой улыбкой. — Увидимся завтра.
Обычно последнее слово остается за Лореном, но я захлопываю за собой дверь, прежде чем он успевает что-то сделать. Препирательства с Ло — это то, что делаем мои дни обычными. Дни не очень — это те, когда их нет. Пока что всё хорошо.
Я сглазила.
Я знаю, что Коннор не верит в такие вещи, но я знаю, что я чёрт возьми сделала что-то не так. Я сказала, пока что всё хорошо. И, КОНЕЧНО, что-то решило взорваться у меня перед носом.
Скотт здесь.
В моем офисе.
Он появился, когда я перекладывала свои вещи в пластиковые контейнеры. Я распределяла их по сезонам, пытаясь найти весенние и летние коллекции, которые нужно будет надеть в ближайшее время для реалити. Я разрешала сестрам носить свою одежду в определенное время, просто потому что у меня не хватает вещей на шесть полных месяцев, даже если надеть один наряд дважды. Надеюсь, Скотт покажет в эфире кадры, где мы все одеты в Calloway Couture, а не в Old Navy, к которому тяготеет Лили.
— Ты слишком много работаешь, — говорит мне Скотт, ставя целлофановый пакет на мой белый стол.
Коробки и контейнеры занимают большое пространство лофта. Кроме них, моего стола и этого нахала, здесь больше ничего нет. О, подождите, здесь ещё Бретт, который снимает нас.
Доброта Скотта, должно быть, результат того, что камера стоит у него перед лицом, пытаясь запечатлеть кадры того, как он мил. Должно быть, для него это мучительно.
— Это не так, — говорю я. — Люди, которые много работают — это те, кто посвящает себя защите нашей страны, кто делает её лучше. Я просто создаю одежду.
Я захлопываю крышку одного из контейнеров и вытираю руки о свое черное плиссированное платье, шов которого касается моих бедер (не очень хорошо) и ключиц (слава Богу). По крайней мере, на мне тонкие черные колготки.
— Я принес тебе ужин.
Я смотрю, как он достает два пластмассовых контейнера для еды, отчасти заинтересованно. Я игнорирую свой желудок, который грозится заурчать прямо сейчас.
Он открывает коробки, и я вижу ряды суши, маленькую порцию васаби и пучок имбиря. Я едва слышу, как он произносит название моего любимого суши-ресторана в Нью-Йорке. Я слишком поражена тем, что он что-то сделал правильно. Может быть, я была слишком суровой, слишком стервозной и осуждающей только потому, что он из Калифорнии и говорит несколько мерзкие вещи.
Я гримасничаю, пытаясь примириться с тем, что я тоже должна быть милой. Я прочищаю горло и выпрямляю позвоночник.
— У меня только один стул.
Я подхожу к своему столу и заглядываю в пакет, доставая палочки для еды и соевый соус.
— Все в порядке. Ты можешь посидеть у меня на коленях.
Я щурю глаза.
— Шучу, — смеется он. — Я сяду на твой стол.
Превосходно. Я устраиваюсь в своем кресле на колёсиках и выбираю контейнер с радужным роллом, также моим любимым. Коннор обычно приносит мне ужин в городе, и тот факт, что его заменил Скотт, меня раздражает.
— Так кто тебе сказал, что я люблю суши? — спрашиваю я его.
Как и было обещано, он садится на половину моего стола, его ноги свисают вплотную ко мне.
— Я всегда знал, что это твое любимое блюдо, малышка.
Я делаю паузу, мои палочки застыли над имбирем. Значит, он определенно играет в наши фальшивые старые отношения. В эту игру могут играть двое.
— Я никогда не ела суши с тобой, — отвечаю я. — Ты говорил, что ненавидишь их, и всегда заставлял меня есть в одиночестве.
Его губы подергиваются в гримасе, которую он очень хорошо скрывает. Он ставит свою коробку на колени.
— Все изменилось.
— Теперь тебе нравятся суши?
Он откусывает кусочек, жует и сглатывает.
— Теперь я люблю суши.
Он улыбается, и я впитываю его черты лица, светлые волосы, уложенные в беспорядочную, неряшливую прическу. А еще легкий слой щетины вдоль челюсти, из-за которого он выглядит немного старше своих лет.
Я ненавижу то, что он не урод. Я бы хотела, чтобы у него была тысяча бородавок и волосатый нос. Вместо этого он мог бы быть актером в мыльной опере для домохозяек, а не продюсером.
— Ты скучаешь по мне, — вдруг говорит он.
Мои глаза настораживаются.
— Ни секунды.
На столе жужжит мой телефон.
Скотт выхватывает его раньше, чем я успеваю.
— Это невероятно грубо, — говорю я ему, когда он открывает мое сообщение.
Он смеется.
— Мэрилин Монро, Пол Ньюман, Джеймс Дин. Твой парень такой чертовски странный.
Он бросает телефон обратно мне, и я едва успеваю поймать его, не уронив палочки для еды.
— Иногда странное лучше, чем нормальное, — говорю я. — Нормальное может быть скучным.
Он дотрагивается до своей груди.
— Я не скучный, милая.
Почему он должен говорить всё так снисходительно?
— Я засыпала каждый раз, когда ты хотел заняться сексом. Как ты это назовешь?
— Личной проблемой.
Я закатываю глаза и быстро пишу Коннору ответное сообщение.
Роуз: Трахну. Выйду замуж. Убью.
Мне больше нравится идея секса с женщиной, чем с мужчиной, как бы странно это ни казалось. Коннор, скорее всего, поймет это, но мне все равно. Я нажимаю кнопку «отправить» и кладу телефон обратно на стол, подальше от хватающих клешней Скотта.
— Я виделся с твоею матерью вчера, — говорит он.
— Правда? — я стараюсь не выглядеть удивленной, но мое сердце на секунду застряло в горле. Зачем ему встречаться с моей матерью?
— Мы пообедали и пообщались. Это было как в старые добрые времена, — он передает мне бутылку с водой, а затем делает глоток своей Cherry Fizz. — Она сказала, что хотела бы, чтобы Дэйзи была рядом, что в доме слишком тихо без всех вас, девочек.
— Прекрати, — говорю я, вставая и кладя суши на стол.
Это похоже на наживку для дураков, на ловушку, которую дают трехголовому псу перед тем, как пробраться в бухту с сокровищами.
Он хмурится. И я не могу понять, по-настоящему или фальшиво. Честно или лживо.
— Что случилось?
— Ты меня не знаешь, — опровергаю я.
Я возвращаюсь к своим контейнерам с одеждой, но не хочу опускаться перед ним на корточки.
— Я знаю тебя, — лжет он.
Я поворачиваюсь и понимаю, что он небрежно прислонился о край моего стола.
— Не мог бы ты уйти?
— Я не понимаю. Я только начал говорить о твоей матери, а ты уже закатываешь истерику.
Я смотрю на камеру. Я не хочу очернять свою мать на всю страну. Я не хочу причинять ей боль. Она хорошая женщина, даже если иногда поступает плохо. Но чем больше он меня пилит, тем больше всплывают эти мысли и чувства, тем больше я не могу прикусить свой язык. Это отличительная черта Коннора. Он — река, которая вхолостую течет между гор. Я — вулкан, который разрушает деревню.
— В чем дело? — насмехается он, его голос совсем не любезен. Он улыбается враждебной улыбкой. — Она не купила тебе бриллиантовое ожерелье? Она забыла о твоем восемнадцатом дне рождения?
— Моя мама никогда бы не забыла о моем дне рождения, — говорю я. — Она всегда была рядом со мной.
Скотт пожимает плечами, как будто я сумасшедшая. Может быть, так и есть. Может быть, мои чувства иррациональны. Может быть, я схожу с ума от всего этого стресса в моей жизни.
