Не отпускай меня - Джулс Пленти

Белый свет гаснет, и меня накрывает темнота. В ней ничего нет. Ничего, кроме разрывающей на куски боли. Я тону в этом темном океане, и когда кажется, что надежды нет и я иду ко дну, голос Руслана зовет меня:

— Нара!

Такой тихий, что я едва могу разобрать собственное имя. Становится громче. Громче…И громче! Словно телевизор, у которого звук выкрутили на максимум. Наконец, он заполняет всё вокруг и на какую-то часть становится мной. Я хватаюсь за него, как когда-то давно, в другой жизни, хваталась за самого Руслана, и изо всех сил тянусь к нему.

Я хочу вернуться к тебе. Я еще не готова попрощаться и уйти к папе.

Я побывала в фальшивом, пластиковом мире. Там не было боли, но и ничего другого тоже не было. А главное, там не было Руслана. Я выплыла оттуда и вновь обрела его: бархатный голос звучит в ушах, заполняя мертвую тишину; его рука касается меня. Она теплая и живая. Тянет меня в реальный мир. Прости меня, папочка, но я не могу его бросить.

У меня безумно болит голова, и каждое самое незначительное движение только наращивает боль. Она разрывает голову изнутри, прокатывается по телу волной и мутит желудок. Я сопротивляюсь. Мне нужно стряхнуть с себя болевые оковы. В руке что-то есть. Очень хочу согнуть пальцы, но могу только слабо дернуть их кончиками. Ощупываю то, что в пальцах. Медленно. По полмиллиметра. Теплая кожа, что-то гладкое, а рядом — шершавое. Руслан вечно ходит с заусенцами, а я бегаю за ним со щипчиками. Меня не было, и некому было их обрезать.

Веки свинцовые, и безумно хочется спать. Когда спишь, не так раскалывается голова. Но снова засыпать нельзя. Я разлепляю чугунные веки. Свет такой яркий, что глазные яблоки простреливает болью до самого мозга. Хотя глаза и есть кусочки мозга, что торчат наружу. Не могу вспомнить, где это вычитала.

Зажмуриваюсь и пробую снова. Я должна прийти в себя и узнать, как Руслан. Мы же с ним говорили, когда в нас что-то врезалось и всё потемнело. А в темноте таилась боль. И она меня сразу сцапала, как голодный волк. А Руслан так и остался на другом конце провода, не подозревая, что меня раздирают на куски острые когти. Я должна его успокоить.

Все-таки приоткрываю глаза. Мне удается придерживать правый открытым только при условии, что я зажмуриваю левый. Опять белый свет. Я прищуриваюсь чуть сильнее и понимаю, что это всего лишь потолок. А еще что-то мерзко пикает, и так громко, что боль в голове начинает пульсировать с новой силой.

Я заставляю себя чуть повернуть голову вправо. Шея одеревенела, но я упорная. Я из всех сил тянусь туда, где должно быть плечо. Вижу макушку Руслана. Тихо сопит, положив голову на край кровати. Почему спит сидя? Одеяло странное. Серое. Это не его черные простыни, и не мои с котятами.

Надо разбудить Руслана. Кончик языка словно прилип к нёбу. Я с трудом отлепляю его. Язык распухший, как если бы меня накормили арахисом, на который у меня аллергия. Я пытаюсь хоть что-нибудь проглотить, но во рту сухо, как в пустыне. Так бывает, если спишь с открытым ртом.

— Руслан, — зову я, но изо рта вылетает только тихий хрип.

Я стараюсь не паниковать. Шевелю языком, чтоб насобирать слюны и смочить горло, которое горит огнем.

— Руслан, — пробую еще раз. На этот раз у меня даже получаются какие-то звуки, но скрипучие, словно пружины дачной кровати.

Горло опять пересохло и забилось слезным комом. Что со мной такое, что я даже имя его произнести не могу?

Мои пальцы по-прежнему лежат на его руке. Давай, Нара! Не будь такой слабой. Заставь себя хоть палец согнуть. Я пытаюсь, но такое чувство, что рука затекла, будто её отсидели. Так мало сил. Закрываю глаза, чтоб немного передохнуть. Считаю до двадцати, чтоб снова не уснуть. Никак не могу вспомнить, какая цифра идет после двенадцати, и перескакиваю сразу на пятнадцать.

Заставляю себя снова разлепить веки. Это очень сложно, но я должна ему сказать, что всё хорошо. И надо спросить, что с Надей и Ильей.

Собираю все силы, какие остались, и посылаю их в пальцы. Вижу, что они слабо дернулись.

Руслан поднимает голову, смотрит на меня сонно, а потом на его лице расцветает улыбка. Он выглядит таким уставшим, а улыбка такая неестественно широкая, словно кто-то за ниточки растянул уголки губ.

— Нара, слава богу! — кричит он так громко, что у меня опять голова начинает раскалываться. — Я сейчас приду, потерпи немножко. Я сейчас, — зачем-то говорит он, убирает мою руку со своей и куда-то уходит.

Без него холодно и страшно. Моя рука пуста и хочется плакать, но слез нет. Совсем как в пластиковом мире с ненастоящим папой.

Руслан возвращается быстро и опять берет меня за руку. С ним еще кто-то, но я его не вижу, потому что нет сил снова повернуть голову.

Передо мной возникает бородатое лицо. У папы тоже была борода, когда я была маленькая.

Теплый огонек светит сначала в один глаз, а потом — в другой. Мне уже не больно. Просто хочется моргать.

— Молодец, Нара, — басит он. — Молодец, девочка. Как ты себя чувствуешь?

— Пить, — хриплю я, еле ворочая языком. Сухие до бумажности губы слипаются.

Он меня понял:

— Руслан, сбегай, принеси воды с сестринского поста.

Руслан опять пропадает, а потом я вижу воду. Как же хочется пить. Я бы океан выпила. Весь до капли.

Бородач помогает мне поднять голову и подносит стакан к губам. Вода такая мокрая и приятная.

— Давай, моя хорошая, потихоньку. Не торопись, — ласково приговаривает он.

Я пытаюсь пить медленно. Глотать так сложно, словно каждый глоток литровый, не меньше. Он ждет, пока я