проходящий, — говорю я, пытаясь ее успокоить.
— Да, так и будет. — Лана вздохнула, ее мысли уже переключились на следующую задачу в ее бесконечном списке. — Мне нужно идти и готовиться к дорогому ужину с другими лидерами группировок. — Она слегка поморщилась: одевание, особенно сейчас, когда она заметно беременна, тяготит ее. — Джулс все время уговаривала меня надеть это нелепое платье, — продолжает она, и ее презрение к ситуации становится очевидным.
Я не могу не улыбнуться, представляя, как Лана борется с благонамеренными, но зачастую слишком ревностными советами Джулии по поводу моды.
— Знаешь, ты выглядишь прекрасно во всем, что носишь, — говорю я, и в моих словах проскальзывает больше искренности, чем я намеревался. Но это правда. Лана умеет носить свою силу, решительность и даже уязвимость с большим изяществом, чем может дать любое дизайнерское платье.
Она смотрит на меня. Этот взгляд еще раз напоминает мне о том, какая она сложная женщина — неистовый лидер, заботливый друг и будущая мать, — и все это в одном неукротимом пакете.
— Спасибо, Лука. Это… очень приятно слышать, особенно сейчас, — говорит она, и на ее губах появляется искренняя улыбка.
Момент затягивается, редкая передышка от требований нашей жизни, прежде чем решимость Ланы возвращается.
— Но мне лучше заняться нарядами, пока Джулс не отправила поисковую группу.
Я киваю, понимая, что это невысказанное прощание — возвращение к нашим ролям, к обязанностям, которые никогда не давали нам покоя.
— Тогда вперед. Покажи этому платью, кто в доме хозяин.
Когда она уходит, какая-то часть меня мечтает, чтобы мы могли подольше сохранить этот мир. Но наш мир никого не ждет, и Лана, как всегда, встречает его лицом к лицу. А я? Я буду поддерживать ее и в бурю, и в штиль, потому что так поступают ради тех, кто тебе… ну, ради тех, кто тебе дорог, независимо от того, какой ярлык ты на это навесил.
Я наконец обращаю внимание на свой телефон, пролистывая уведомления, которые я игнорировал. Одно уведомление привлекает мое внимание, выделяясь среди обыденных обновлений и напоминаний.
Это уведомление о транзакции на банковском счете Романа, операции, которой не должно быть.
Какого черта Роман затеял?
ЛАНА
Под люстрами, от которых веет роскошью, как от сенатора неискренностью, я здесь, играю королеву проклятого ужина. Григорий, моя тень сегодня, возвышается рядом со мной, скорее крепость, чем человек. Роман уклоняется от меня, и я не видела его с недавних пор, что меня вполне устраивает. Его обаяние растрачивается на дежурство по периметру, но пусть будет так.
Перес сидит напротив и смотрит на меня так, словно я последний кусок мяса на рынке. Ни разу не моргнул, гад. Наверное, думает, что это силовой прием. Я не куплюсь на то, что он продает, ни сегодня, ни когда-либо еще.
Рядом с ним сенатор из нашего восхитительного телефонного тет-а-тет, он прихлебывает вино, словно проходит прослушивание на должность сомелье. Я почти слышу, как отрепетированная лесть, так и норовит сорваться с его губ. Оставь это, сенатор. Твой шарм так же тонок, как и твоя линия волос.
Григорий наклоняется ко мне и шепчет, не шевеля губами:
— Перес слишком тихий.
Я киваю, едва заметно. Перес молчит, значит что-то замышляет.
— В конце концов он откроет рот. — Я шепчу в ответ, улыбаясь Пересу во все зубы.
Под сиянием слишком модных светильников Перес поднимает бокал, словно собирается преподнести мир на серебряном блюде.
— За будущее, — заявляет он, глядя на меня, и каждое слово кажется мне тонко завуалированной угрозой. Я поднимаю ответный тост, ведь что такое жизнь без маленького яда в чаше?
Ужин заканчивается, и мы остаемся в беспорядке после трапезы. Пляжный домик кишит людьми, которые слишком высокого мнения о себе, и каждый из них — потенциальная шахматная фигура в моей постоянно усложняющейся игре.
Григорий рядом со мной, молчаливый как могила, но вдвойне пугающий.
— Думаешь, он планирует отпуск? — Спрашиваю я, едва заметно кивая на Переса. Григорий смотрит на меня таким взглядом, который говорит: "Я даже не собираюсь удостаивать это ответом".
Пока я плыву по морю отстойников и сенатских прохиндеев, Григорий, как щит, рассекает воды неискренности. Время от времени я мельком вижу Переса, его слишком широкую улыбку, слишком принужденный смех. Мое нутро делает кувырок. Что-то не так.
Я явно трезва, но мне определенно нужно что-то выпить.
Я стою в эпицентре социального урагана, когда Григорий, вечный дозорный, обещает организовать что-нибудь выпить, что не вызовет схваток. В воздухе уже гудит слишком много недосказанного, когда Перес, словно акула, почуявшая кровь, решает, что это его реплика.
— Наслаждаешься вечером, Лана? — Начинает он, обнажая все гладкие грани и более острые намерения.
— Наслаждаюсь, Перес. Просто не хватает цирковых животных для завершения шоу, — отвечаю я, позволяя своей улыбке прорезаться так же глубоко, как и моим словам.
Он хихикает, как будто мы старые приятели, обменивающиеся историями у костра, а не хищники, обходящие друг друга.
— Ты всегда умела говорить. Кстати, я слышал интересные вещи.
— О? — Я поднимаю бровь. — Возможно, твои источники нуждаются в перекалибровке.
— Это касается твоего… затруднительного положения. — Он наклоняется, и это слово повисает между нами, как петля. — Ходят слухи, что ты играешь в очень… интимную считалочку "Эники, Беники, ели вареники".
Я не вздрагиваю, отказываясь показывать трещины на своем фасаде.
— Теперь твой новый источник информации — слухи?
— Источники бывают разных форм и размеров, моя дорогая Лана. Я просто подумал, что ты захочешь узнать, как некоторые люди воспринимают твою… ситуацию.
Я слегка наклоняю голову, в моем взгляде читается молчаливая смелость.
— И что же это за ситуация?
Он наклоняется ближе, и запах его одеколона становится физическим нападением.
— Ты знаешь, о чем я. Когда ты развяжешь узел? Или ты еще не выбрала счастливого отца?
В этот момент моя кровь закипает. Развязанные губы Беллы находятся в верхней части моего списка. Эта чертова Белла не умеет держать язык за зубами. Я покажу ей, как это делается, зашив рот.
— Мать-одиночка меня вполне устраивает, Перес. А мои лейтенанты? Они больше семья, чем ты можешь понять. Дяди до мозга костей.
Смех Переса прорезает воздух — звук настолько снисходительный, что от него может свернуться молоко.
— Мужчины, Лана, — территориальные звери. Думаешь, они будут стоять в стороне, пока их "племянница" или "племянник" занимают центральное место?
Я закатываю глаза так сильно, что боюсь, они могут застрять.
— Территориальные? Может быть. Но у моих есть то, что называется лояльностью. Слышал о таком?
Он ухмыляется, и его раздражающая уверенность расцветает.
— Преданность
