Рот Маруси испачкан шоколадом, и я чувствую, что получу огромных пиздюлей.
Ее резинка ожидаемо под подушками. Вручив штуку Марусе, возвращаюсь к гирляндам, для которых притащил из гаража дополнительный сетевой фильтр.
— Можешь завязать? — возвращает мне резинку.
Черт…
Мягкие девчачьи волосы проскальзывают между пальцев, и я, жесть как, боюсь сделать ей больно. Она дико маленькая и хрупкая, моя ладонь могла бы полностью обхватить ее голову, и мне приходится всерьез рассчитывать силы, чтобы не оставить ее без волос, которыми она так гордится.
Кое-как собрав непослушные пряди в хвост, затягиваю на них резинку.
— Спасибо, — Маруся вскакивает на ноги и несется к окну. — Снег пошел, — сообщает. — У тебя есть санки? — обернувшись, смотрит на меня с глубокой надеждой.
— Может, лучше слепим снеговика? — предлагаю свой вариант.
— Снеговика? — произносит задумчиво, приложив указательный палец к губам. — У тебя есть ведро?
— Ведро?
— На голову! — сообщает.
— Кому? Тебе?
Детский искристый смех наполняет комнату.
— Не-ет! Снеговику! Марк, ты такой смешной!
Да уж, обхохочешься.
— И морковку, морковку … — несется за мной вприпрыжку, когда снова иду в гараж.
Мы выгребаем на улицу пятнадцать минут спустя. Возможно, я переусердствовал, но вокруг яркого капюшона в четыре оборота повязан шарф, из-за этого Маруся двигается с трудом, но зато вероятность простудиться сводится к минимуму.
Я не могу ее простудить. Я рассчитываю провести самые приятные часы жизни внутри ее матери, поэтому изо всех сил стараюсь не косячить.
Характер ее матери — минное поле с замаскированными ловушками, по которому я хожу с особым изощренным кайфом. Еще семь лет назад я усвоил, что мне понадобится все мое терпение, чтобы не затрахать Аглаю Баум до смерти. Каждый раз, когда наступал на мину, мне хотелось сделать именно это.
— Он огромный! — радостно визжит Маруся, пока делаю снеговику руки из еловых веток. — И похож на поросенка Джорджа… — заливается смехом.
Отряхивая куртку, смотрю на нос снеговика, для которого в холодильнике Капустина не нашлось моркови. Крышка от пластиковой бутылки решила нашу проблему.
За забором скрипит снег и гудит машинный двигатель. В замке поворачивается ключ, и через секунду во дворе появляется Аглая.
Войдя во двор, она двигается по расчищенной дорожке, быстро переставляя ноги в коричневых уггах.
Она выглядит слегка замороченной. Карие глаза отыскивают нас, и я принимаю ее взгляд на своем лице с наслаждением. Так на меня умеет смотреть только она. С фонтаном эмоций и чувств, от которых у меня башка кружится.
И если для того, чтобы вернуть ее в свою жизнь мне нужно соврать, я совру хоть самому Папе Римскому.
Случаи, когда я пользовался ложью в своей жизни, можно пересчитать по пальцам. У меня есть принципы, и я стараюсь их придерживаться хотя бы потому, что это тренирует самоорганизацию и волю, но я соврал Аглае, и сделал это как хладнокровная скотина. Глядя в ее карие, как вишни, глаза.
Потому что испугался, да. Потому что до колик боюсь сделать хотя бы один неверный шаг. И потому что уверен — ей не нужно знать о том, что в действительности произошло семь лет назад. О том, что я проснулся в одной постели с девицей, у которой даже имени не спросил. Проснулся в то время, как Аглая писала мне свои сообщения.
Я бы предпочел забыть об этом дерьмовом эпизоде в моей жизни, но вряд ли получится.
Все мои отношения с женщинами на той стороне Атлантики были похожи на свечку без фитиля. В них для меня вечно чего-то не хватало, в “Виннипег Джетс” на мне клеймо заядлого первосвиданца. Оно меня устраивало, еще неделю назад я даже отдаленно не планировал заводить семью, а теперь я хочу всего. Тот самый фитиль просто, блядь, разорвало. Я знаю, что не ошибаюсь в своих желаниях. Мне двадцать семь, и я отлично себя знаю.
— Мама! — скачет Маруся навстречу матери.
Аглая склоняется к ней и обнимает в ответ. Быстро сканирует дочь, отстранившись. Изучает съехавшую на лоб шапку и плотно обмотанный вокруг шеи шарф, пока я топчусь в стороне, наблюдая.
— Смотри! У нас там снежный поросенок! — возбужденно лопочет Маруся и тянет Аглаю за собой.
Идя по притоптанному снегу, она смотрит на снеговика и стреляет глазами в меня. Когда останавливается рядом, я вижу, что ее волосы выбились из-под вязаной шапки, на ресницах повисла пара снежинок.
— В Канаде так принято? — спрашивает, кивнув на мою тонкую шапку с кленовым листом, которую временно одолжил “парню”.
— Нравится?
— Очень. А вы не скучали… — Аглая осматривается вокруг.
Она красивая, и я смотрю в ее глаза, на секунду отрываясь от реальности.
Мне хочется не только смотреть. Хочется касаться, причем постоянно с тех пор, как увидел ее впервые. И тогда, семь лет назад, и теперь. Ей тоже этого хочется. Даже сейчас, когда смотрит на меня, она думает о моих губах, потому что задерживает на них взгляд все время, пока мы разговариваем.
— Мы неплохо провели время, — подтверждаю.
— Чем занимались?
— Мы нарядили елку! — скачет вокруг нас Маруся. — Марк обещал построить крепость. Мам, ты построишь с нами крепость?
Чуть прикусив губу, она смотрит на дочь и говорит:
— Давай в другой раз? Нам нужно вернуться в город. Бабушка и дедушка ждут тебя в гости.
— Я не хочу… мамочка, я хочу лепить крепость! — возмущается Маруся.
Избегая моего взгляда, ее мать продолжает:
— Они приготовили тебе подарок. Хотят увидеть тебя до Нового года. И папа по тебе соскучился…
Упоминание уже известного мне персонажа вызывает приступ реальной изжоги. Поскольку права голоса у меня пока нет, помалкиваю, стиснув зубы.
Я в состоянии смириться с его присутствием в их жизни, с чем я не готов мириться, так это с тем, что должен держаться от этой проблемы подальше. Какими бы правилами она не обложила меня с ног до головы, я не стану стоять в стороне, если посчитаю нужным. Я просто сверну этому уроду шею, если он даст мне повод.
— Еще чуть-чуть, ну пожалуйста… — хнычет Маруся.
Тяжело вздохнув, Аглая примирительно сообщает:
— Папа скоро за тобой приедет. Нам нужно вернуться домой. Не капризничай.
— Ты не видела нашу елку, — обиженно надувает губы. — Я не хочу домой…
Сложив на груди руки, молча наблюдаю за тем, как мрачнеет ее маленькое лицо. Лицо Аглаи хмурое и настойчивое. На меня она по-прежнему не смотрит, возможно, это жирный намек на то, что свои комментарии я могу оставить при себе.
— Марк сфотографирует ее для меня, да? — все же врезается в мои
