для крепких костей, а ещё белок и вообще. Ты кушай, кушай!
Маргарета потыкала пальцем в торчащий черенок ложки. Но потом отщипнула немного и принялась вяло, без энтузиазма жевать.
Впрочем, максова энтузиазма хватало на них двоих, — он пёр вверх, как рис из кастрюли, и грозил выбить собой станционную крышу. Пока Маргарета, такая же медленная и потерянная, собирала сумку в вылет, Макс успел помыть посуду, натаскать воды и выбить одеяло. А когда Маргарета застёгивала шлем, бросил между делом:
— Я пыль приберу маленько.
Она пожала плечами и вышла, а Макс потёр лоб тыльной стороной ладони.
Станция была старенькая, её поставили здесь никак не меньше пятнадцати лет назад, — и почти наверняка она тогда значилась в документах «временным сооружением», на месте которого обязательно построят новую станцию, из красного кирпича под белым куполом, с доброй сотней красивых блестящих приборов, флажками, флюгерами и автоматическим барометром. Но маршрут над низинами оказался невостребованным, драконы здесь в самые оживлённые дни летали всего восемь раз за сутки, и строить красивое было дорого и незачем. Так она и осталась стоять среди леса, скособоченная и обшарпанная, не станция даже, а так — бывший транспортный контейнер, кое-где дополнительно утеплённый.
Выгнутый под форму драконьего брюха пол в передней части станции выровняли листами фанеры, а в задней — оставили, как был. К стенам приварили койку, полки и стеллаж из металлических штырей. Набили внутрь простенькой мебели, вкатили мелкую печку-чугунку, а рядом с дверью прикрутили шильдик: «метеорологический пункт 1378».
Потом в казённую строгость впервые въехали люди и стали обустраивать быт по своему разумению. Чья-то трясущаяся рука ввинтила в углах окон несколько косящих в сторону шурупов, между которыми были натянуты верёвки для занавесок. Кто-то срубил крепкие табуреты и обил стол жестью. На крыше сделали скос для сбора воды, а под бочкой оборудовали мойку: размокшее дерево кое-где сыпалось влажной трухой, зато голова душа оказалась фабричная, как в каком-нибудь цивильном санузле. Сортир тоже был крепкий, навес для зверей радовал добротностью и разнообразием ларей со всякой ерундой, а на солнечной части поляны разбили чахлый, но вполне живой огородик.
Всё это, конечно, потихоньку разваливалось и дряхлело. Фанера на полу отчаянно скрипела, а у самого порога проваливалась — под задубевшим ковриком Макс обнаружил подозрительно мягкую и тёмную поверхность с признаками гнилья. В канавки у стен нанесло столько грязи, что под одним из окон там решил проклюнуться росток будущего клёна. В углу у входа под оторванной холстиной пушилась серо-жёлтая усатая плесень.
Как всякую всерьёз уставшую конуру, станцию было проще снести и собрать на её месте новую, чем привести в порядок. Но Макс не отчаивался: ломать — это же всегда не строить! А ему не принимать здесь верховного главнокомандующего на чай и вот это вот всё.
Поэтому, когда виверн нырнул в низкую прерывистую облачность, Макс закатал рукава и взялся за работу.
Сперва вынес всё, что не было прибито к полу, и сгрудил на сухом участке перед навесом. Снял голову тяпки с рукояти, прошёлся ею по швам и бороздам, безжалостно выкорчевав бойкую растительность. Собрал из веток лещины метлу и долго надрывно кашлял по станции туда-сюда.
За этим шумом он не услышал даже, как старенький виверн в свойственной ему манере шлёпнулся оземь. Маргарета вошла, когда Макс отдирал с пола ножом нечто, что с равной вероятностью могло быть грибами и птичьим помётом.
— Что ты делаешь? — хмуро спросила она.
— Убираюсь! Видишь, какая пылища?
— Но здесь мои вещи…
— Я всё вынес и потом верну на место, — поклялся Макс.
Маргарета закашлялась и закрыла нос рукавом, а Макс обрадовался:
— Вот видишь! Давно пора было это сделать.
— Я была занята, — сухо сказала девушка.
— Ничего страшного. Наведём теперь красоту!
Пока она отстукивала числа по аппарату, Макс натащил воды, поскрёб мыло ножом, взялся за щётку. Он мыл и тёр, тёр и мыл, до приятного нытья в мышцах и липкого, потного ощущения на загривке. Где получилось — снял со стен полотнища и как следует их вытряс, отчистил жестяную стену, безжалостно швырнул под навес пропахшую влажностью постель. Шкрябал пол до тех пор, пока тот не перестал, наконец, быть липким. Выполоскал в ведре занавески и повесил их сохнуть на ветру и неверном солнце.
Что за глупость такая — жить в грязи, когда можно жить хорошо, по-человечески? Тонуть в унынии и серости, когда можно строить новую жизнь! Ну да ладно, Маргарета — девчонка, девчонкам иногда можно. Она всегда была такая, чуть-чуть мрачная, и много шутила про похороны. Вот и застряла, должно быть…
Здесь Макс осёкся. Тряхнул головой, сходил сменить воду. Маргарета сбежала во двор и теперь сидела среди своих грядок на корточках: со спины Макс не мог разглядеть, то ли делала что-то мелкое, то ли просто смотрела в пустоту, как с ней это бывало.
Она была странная, эта новая Маргарета. Какая-то мягкая, безразличная, медленная. Иногда в ней просыпалось что-то знакомое, бойкое и язвительное, но куда чаще она замирала со стеклянными глазами, а иногда даже бросала фразу на середине слова.
Тогда её хотелось как следует, с чувством, потрясти.
Что с ней случилось, чем её переломало так? Маргарета отвечала на вопросы плохо и невпопад. Макс и сам никому не стал бы рассказывать… ничего не стал бы, кроме, может быть, самых общих слов. Вместо рассказов Макс травил анекдоты, много смеялся и громче всех шутил.
Макс всегда считал себя оптимистом. Душа любой компании, он всегда был в центре внимания, на него смотрели, на него равнялись, и ударить в грязь лицом было никак нельзя.
Когда Рябина поправится, и Макс вернётся в центр, он обязательно разузнает, что такого произошло в Монта-Чентанни. Что за мерзкая скотина сидела там в командирах, что за приказы она отдавала, и не плачет ли по ним трибунал?
«Тебе нельзя летать», сказала вчера Маргарета. Глупая! Как может быть, чтобы ему, Максу, — и нельзя было летать? Он был рождён для полётов. Он все военные годы провёл в седле, почти из него не вылезая. Он и жил-то, по правде, только там, в вышине, когда ветер бьёт в очки, а ловкое звериное тело — его тело — закладывает вираж за виражом…
Макс не раз падал с неба. Ему повезло никогда не гореть всерьёз, но его ранило осколками и брызгами, его вивернам рвало крылья, а одной начисто снесло снарядом бошку, — буквально
