дотрагиваться? Они лизали твою щелку?
— Никогда! — возмутилась Снежина, а ее руки сжались в кулаки на моих плечах. — Ни один… Ты первый во всем.
— А грудь? Ты давала сосать ее? Целовать? Кто-то прикусывал твои соски? — Я спрашивал и погружал свои пальцы в нее, не забывая контролировать ее реакцию.
— Кто бы им позволил… Ах!
Я и сам чуть не застонал от ее тесноты.
Сердце бешено колотилось, по венам растекался жидкий огонь. Проведя ладонями по Катиной спине, я схватил ее за талию, приподнял и прижал к своей груди.
Когда я зажал ее между своим телом и стеной, ее ноги обвились вокруг моих бедер. Я присосался к ее рту, пожирая губы, которые раскрылись для меня. Про поцелуи не спросил. Целоваться Снежина умела. А я не хотел знать с кем, сколько и как.
Я опустил руку к ее голой заднице. Катя застонала мне в рот, наши языки переплелись.
Тело болело от желания и предвосхищения.
Я помнил про свое обещание, что никогда больше не буду трахаться с женщиной. Я не заслуживал внимания женщины, тем более этой.
Но может быть, с ней все будет по другому?
Я сходил с ума от ритмичного движения ее сладких губ, от ее тела, горячего и гладкого, под моими руками.
— У нас всего пара часов, — сказал я ей в губы, — прежде чем танцы закончатся и студентов разведут по комнатам.
Я хотел с ней все. Всю ее. Но я не должен терять контроль. Сейчас я не могу получить ее по объективным причинам. Мне просто не хватит времени.
Но эти два часа я буду жить на полную, настоящим моментом — Катя здесь и в моих объятиях.
Наши взгляды встретились. Потом рты. Языки. Я чувствовал вожделение в ее теле и смаковал стоны из ее горла.
Ее пальцы занялись пуговицами моей рубашки. Я не прерывал жадные поцелуи. От ее желания мою кровь кипела.
Я отстранился и зарычал:
— Ты сводишь меня с ума.
— Но тебе ведь это нравится? — Она стянула с меня рубашку. — Ты чувствуешь себя живым? Что может сравнится с этим? Пусть мы сильно рискуем, но это достойная плата за награду.
Катя соскользнула с меня и обошла сзади, пробегая губами по моей спине.
Награда чертовски соблазнительна.
Я готов был взвыть от ощущении ее острых сосков, царапающих по коже спины.
— Я должен проводить тебя до того, как сделаю непоправимое.
Катя только прижалась губами к моей спине.
Я уже нарушил собственные табу и половину академических правил. Но она была права, таким живым я себя не чувствовал лет десять!
И я просто обхватил ее и прижал к себе. В течение следующих двух часов я обнимал и целовал везде, до куда дотягивались мои губы и язык.
Мы прервались только один раз, когда Катя вспомнила, что я обещал рассказать ей свои секреты.
Я рассказал ей о моем детстве, о дружбе с Алексом, о своих родителях. Но когда она спросила о моих последних сексуальных отношениях и почему я стал отшельником, я снова принялся целовал ее, пока она не забыла, как дышать.
Я никогда не увлекался поцелуями, которые не вели к сексу. Никогда не целовал женщину только ради того, чтобы целовать.
Но с Катей я целовался два часа кряду. До онемения в губах. Пока они не опухли, а я не пропитался ее запахом.
В конце концов я проводил ее до комнаты в академии и тихо ушел, мучая себя дурными желаниями.
Нет, больше никогда не дотронусь до нее. Даже ради этого острого чувства жизни рядом с ней. Я просто могу потерять голову и контроль.
Но меня хватило только на пять дней.
Пять дней без прикосновений, без поцелуев, без близости с ней.
Ее опоздания и дерзкий язык стали частью нашего распорядка. Снежина давала мне повод наказывать ее, и я использовал каждый, чтобы изолировать ее от других.
После зимнего праздника я ограничил ее общение с другими по максимуму.
Я ее контролировал. Абсолютно.
И ведь этим я только выполнял свои обязательства перед ее родителями. Тут мне нечего вменить. Я был очень усердным в части контроля над Снежиной.
На пятый день, после звонка об окончании занятий, моя аудитория освободилась, Катя заученным движением пересела на парту в первом ряду и с вызовом посмотрела на меня.
— Сегодня ты флиртовала с Тимуром. Тебе мало внимания?
— Не я с ним, а он со мной! Почувствуйте разницу! — огрызнулась она.
— Лучше спроси меня, каким будет твое наказание, — я встал из-за стола.
— Мне все равно. Я уже все прошла и не по одному разу.
— Этого я к тебе еще не применял. Сегодня ты будешь умолять меня.
— Что?
Я поманил ее пальцем к своему столу. Когда Катя подошла, заставил наклониться над столешницей. Знаю, о чем она подумала. О ремне. Уверена, что я хочу услышать ее мольбы простить за флирт и остановиться.
Но нет. Я хочу услышать другие слова. Хочу, чтобы она не замолкая умоляла меня о большем, что только я могу ей дать.
Я держал эти мысли при себе, когда раздвинул ей ноги и сжал бедра. Она послушно легла, сразу хватаясь за края столешницы и цепляясь пальцами так сильно, что они побелели. В ожидании боли… Я отлично помнил такую реакцию.
Но вопреки ее ожиданиям, я не расстегнул ремень, а поднял ее бедра выше, наклонился и прижался лицом к ее упругой, зажившей попке.
Мышцы только на секунду сжались, ожидая боль, но тут же расслабились, узнавая другое мое прикосновение.
Но лучше ей не терять бдительность. Я впился зубами в сексуальную подтянутую задницу до боли, тут же сбивая ее томными поцелуями.
Когда добрался языком до ее влажной текущей щелки, Катя приподнялась на цыпочках и тихо заскулила, уже требуя еще.
Я восхищался ее нетронутой плотью. Девственный аромат опьянял. С каждым проходом по ее опухшим губкам мой язык все глубже и агрессивнее проникал в нее, заставляя ее стонать все громче и протяжнее.
Я вбирал ее вкус невинности и греха, и не мог перестать сосать и впитывать все, что она давала. Как наркоман, подсевший давно и надолго.
— Пожалуйста! — вдруг вырвалось у нее.
Катя заметалась по столу, руками раскидывая бумаги. Ее тело дрожало, напрягалось, чтобы ярко кончить от моего языка.
Я подтолкнул
