Он неожиданно сильно сжал мое запястье и коротко скомандовал:
— Пойдем!
— Куда? — изумилась я.
— Пошли! — Он уже вскочил на ноги и тянул меня за собой. — Я знаю, что нужно делать. Больше никто не сможет диктовать нам свои условия.
И отчего-то я подчинилась, двинулась за ним следом, не зная, куда он меня ведет, отдаваясь на его волю и лишь гадая, когда это мы успели поменяться ролями и он сделался за старшего.
* * *
Эд остановил такси — пыльный раздолбанный «жигуленок», сунул голову в салон и поговорил о чем-то с водителем, потом распахнул передо мной дверцу:
— Садись!
— Что ты такое придумал? — недоверчиво спросила я.
Он же настойчиво повторил:
— Садись! Поехали!
Пожав плечами, я забралась в накаленный солнцем благоухающий бензином автомобиль и уставилась в обтянутую потемневшей от пота рубашкой широкую спину водителя. Эд прыгнул на переднее сиденье, и машина, дребезжа и фырча, рванула вперед.
Мы остановились перед старинным двухэтажным зданием с лепниной, грубо замалеванной неопределенного цвета краской, местами пошедшей трещинами и облупившейся. Эд расплачивался с водителем, я же, чувствуя, что голова сейчас расколется от вонючей духоты нашего экипажа, выбралась на улицу. Со стены дома, у которого припарковался таксист, на меня золотыми буквами глянула вывеска: «Отдел ЗАГС Кировского района». Я охнула и обернулась к подходившему Эду.
— Ты… ты зачем меня сюда привез? — отчего-то осипшим голосом спросила я.
С него тоже как-то вдруг слетела недавняя удаль и самоуверенность, глаза сделались отчаянными, скулы заалели. И с деланой суровостью, скрывая охватившее его волнение, он буркнул, глядя куда-то мимо меня:
— Вот… Я хочу на тебе жениться. Прямо сейчас. Ты согласна?
Не отвечая, я опустилась на край тротуара и сжала ладонями виски. Вот же оно, то, о чем тебе всегда мечталось. Богатый покладистый иностранец, за которого можно уцепиться и свалить из этой нищеты, хамства и бесправия навсегда. В качестве бонуса жених еще и юный, красивый, как картинка, и по уши в тебя влюбленный — на это уж ты не смела и рассчитывать. Разве это не лучшее, что могло случиться в твоей убогой жизни? Отчего же такая тяжесть теснит грудь, так щиплет в горле, так ухает, проваливаясь в пустоту, сердце? Ты просто разучилась радоваться, верить в лучшее? Или тебе страшно, смертельно страшно, что судьба передумает и отберет этот негаданный дар?
— Ты же несовершеннолетний, — выговорила я.
— Мне уже есть восемнадцать, — возразил он. — По российским законам я могу жениться.
— А твоя мать? — не унималась я. — Она же живьем меня съест!
— Не съест, — махнул рукой он. — Что она сможет сделать, если ты станешь ее законной невесткой?
— А… — начала я, но он перебил меня.
— Ты просто не хочешь? Скажи честно, не хочешь за меня замуж?
— Хочу! — выдохнула я и, подавшись вперед, обхватила руками его ноги в запыленных белых джинсах, ткнулась лицом в горячий твердый живот. Он опустился ко мне, сжал, стиснул плечи.
— Я люблю тебя! — прошептала я прямо в его такие близкие, такие теплые губы и повторяла без конца, словно пробуя это незнакомое слово на вкус: — Люблю, люблю, люблю, люблю…
* * *
Ушлая, тощая, похожая на щуку девица с крупной родинкой на левой щеке поначалу никак не соглашалась: «Да вы что, граждане, седьмой час, мы уже не работаем. К тому же вы не местные оба, а жених и вообще иностранец…» Тогда я, попросив у Эда кошелек, продемонстрировала ей чудотворный портрет американского президента, и сообразительная щука тут же сделалась сговорчивой.
— Ладно уж, раз вам так не терпится, молодые люди, придется пойти навстречу. Под свою ответственность. Давайте паспорта.
Каким чудом Эд захватил с собой паспорт, так и осталось для меня загадкой. Я же — подданная непредсказуемой страны — свой всегда таскала с собой во внутреннем кармане потрепанной сумки. Мы протянули документы, и местная вершительница судеб удалилась с ними куда-то «за кулисы», объявив, что пригласит нас, когда все подготовит.
Мы остались вдвоем в гулком пустом зале, задрапированном кружевными и бархатными складками занавесей. Со стен мерцали громадные позолоченные бутафорские кольца, по углам топорщились бахромистые искусственные букеты. Весь этот пыльный пурпур и фальшивая позолота отдавали какой-то похоронной эстетикой. Наверно, чуть раньше, утром, когда здесь шелестели бесконечные атласные белые платья и сновали отутюженные костюмы, комната не выглядела такой мрачной, траурной.
Говорили мы отчего-то вполголоса, тревожно озираясь, будто боясь, что по углам, в багряном сумраке таится что-то страшное, какое-то неминуемое подстерегающее нас несчастье. Чтобы развеять этот ни с того ни с сего накативший на нас испуг, я подтащила Эда к большому, во всю стену, зеркалу в золоченой раме. В тусклом стекле отразились растрепанная девчонка в джинсовых шортах и съехавшей с плеча майке и рослый бледный юноша, почти мальчишка, с очень серьезным, исполненным решимости взглядом зеленоватых глаз.
— Мы с тобой не очень-то тянем на жениха и невесту, — попробовала пошутить я. — Смотри, у тебя есть последний шанс передумать. Еще минута — и нам придется жить долго и счастливо.
— Да, — слабо улыбнулся он. — Пока смерть не разлучит нас.
И снова гулко ухнуло что-то в груди, и я с силой сжала его пальцы.
Белые двери распахнулись, не расцепляя пальцев, мы шагнули в зал регистрации. Я чувствовала, как на запястье под пальцами Эда бьется жилка. Еще минута, и никто никогда уже не сможет оторвать меня от него.
* * *
В глубине, у покрытой бархатным лоскутом стойки суетилась девица-щука. Ее узкое, вытянутое лицо выглядело неподдельно расстроенным.
— Ради бога, извините, — зачастила она. — Я никак не могу дозвониться… Жених ведь гражданин другого государства, нужно разрешение консула. А сейчас поздно уже, все разошлись. Вы подождите. Сейчас… Что-нибудь придумаем.
Мы ждали еще минут сорок, сидя на выставленных вдоль стены стульях с витыми ножками. Щука, очень уж не желавшая прощаться с обещанным вознаграждением, билась изо всех сил — названивала какой-то Нине Ивановне, уже отбывшей на дачу, умоляла вернуться, пыталась доораться до Москвы и требовала соединить ее с итальянским посольством. Все напрасно. Отточенная стрелка настенных часов подползала к половине восьмого, теплоход должен отчалить через полчаса.
— Пойдем, — я тронула Эда за руку. — Гражданская казнь откладывается.
Несостоявшийся жених безнадежно махнул рукой.
