безрукий же.
– Вот поэтому я не хочу в Москву. Там слишком много всего, – вздыхает он. – Воспоминаний, связей, проблем. И ты ее не любишь.
– Почему не люблю? Когда-то я мечтала до нее добраться, добралась. Просто у меня там тоже слишком много… всего.
Сашка вздрагивает, потому что он вдруг обнимает ее за плечи. Невинным отеческим жестом, но, черт возьми, это же Туманов!
– Саша, никаких гостиниц не будет. Я не гость в Москве. И ты тоже.
– Поселите меня на Арбате? С Зариной и Нурай? Я лучше тогда вообще тут останусь, а вы поезжайте!
– Саша, прекрати! Коленку, значит, разрежут мне, а истерики закатываешь ты!
– Господи, Всеволод Алексеевич, ничего вам не разрежут! Проколют аккуратно, с анестезией. И ничего я не закатываю. Просто не люблю куда-то ездить.
– И я не люблю, – усмехается он и, отпустив ее плечи, потихонечку бредет обратно.
– Странно для артиста.
– Ничего странного. Накатался за всю жизнь. В последние годы так до тошноты, в прямом и переносном смысле. Особенно мне Курск запомнился.
– А что Курск?
Сашка с озабоченным видом вытаскивает из-за шкафа гладильную доску. Всеволод Алексеевич тяжко вздыхает, то ли от воспоминаний о Курске, то ли потому, что не успевает ей помочь.
– Ну и зачем гладить? Все помнется, пока доедем.
– А сами вы мятый поедете? Я вам белую льняную рубашку тогда поглажу, раз вы хотите с длинным рукавом. И брюки к ней. Рассказывайте про Курск.
– Да дурость была чистой воды. Лето, самое начало, но жара уже стояла дикая. Коллектив на каникулы отпустил, как всегда. Только с одного фестиваля вернулся, на другой собирался. Два дня в Москве свободных. Нет бы на диване полежать. Звонит какой-то хмырь из местной администрации, то ли депутат, то ли кто. Помните, говорит, Всеволод Алексеевич, село Верхние Грязи? А я и нижние не помню! Так вы же, говорит, оттуда родом, корни ваши там. Я слегка обалдеваю от новостей. Потом кое-как вспоминаю, что дед мой из какого-то села под Курском. И, наверное, я в каком-то интервью что-то ляпнул. А хмырь мне в уши льет, что на местном заводе красный уголок есть, нашей семье посвященный. Что все жители того села меня помнят, любят и безмерно ждут. Что у них и церковь сохранилась, где отца моего крестили.
– Отца или деда?
Всеволод Алексеевич на секунду задумывается.
– Слушай, я не помню. Наверное, все-таки деда.
– Угу. Ваш папа мало походил на воцерковленного человека.
– Так родился-то он до революции. Могли и покрестить сразу после рождения. Неважно. В общем, приезжайте, дорогой Всеволод Алексеевич. Поклонитесь земле предков. Уж мы вас встретим! А вы, может, и споете что-нибудь для земляков…
– Бесплатно, – хмыкает Сашка. – Припоминаю я что-то такое. Вы вообще без сцены пели, кажется. На какой-то полянке, окруженный толпой бабушек. В черном костюме под палящим солнцем. Я тогда очень хотела убить Рената!
– Так Рената там не было. Говорю же, коллектив весь в отпусках. Я один, как дурак, без ансамбля. Но не бесплатно! Хотя согласился не из-за денег, честно скажу. Просто заскучал в Москве, ну и любопытно же взглянуть на их красный уголок.
Сашка тяжело вздыхает. Он удовлетворял любопытство и разгонял скуку, а она бегала по потолку, боясь, как бы его солнечный удар не хватил.
– Да, Всеволод Алексеевич, вы идеальный домосед, ага. Два дня в Москве – и вы заскучали настолько, что рванули в первую попавшуюся деревню!
– Ты понимаешь, я каждый раз соглашался, куда-то ехал, лишь бы дома не сидеть, не киснуть. А потом, уже в поездке, понимал, как тянет домой. Дома расслабляешься, не одетый, не причесанный, весь какой-то разобранный. На второй день мне уже казалось, что и никому не нужный. А поездки, концерты дисциплинируют, держат в тонусе. Надел костюм, грим наложил, и уже настроение другое, уже человек. Но с каждым годом в таких поездках все меньше впечатлений. Все предсказуемо до зубовного скрежета. Вот я приехал. Встречает целая делегация, местная власть в костюмах, рожи протокольные. Девушка в кокошнике обязательно каравай вынесет. Если национальная какая-нибудь республика, то чак-чак. А мне же ни то, ни другое нельзя. Ну делаешь вид, что рад, пробуешь кусочек, забираешь все это счастье, потом коллектив доедает. Потом тебя тащат по местным достопримечательностям. В данном случае на завод, красный уголок показывать. Стою дурак дураком, фотографии маленькие, очки дома забыл. Улыбаюсь.
– Улыбаемся и машем, – усмехается Сашка. – Как пингвины из мультика.
– Потом в церковь меня потащили. Комсомольский певец Туманов стоит со свечкой в руках всю службу. Воск, зараза, на руки капает, обжигает. Жарко, душно. Я даже путаю, в какой последовательности креститься надо! И везде люди, люди, как к Ленину в мавзолей ко мне идут. Фотографироваться, автографы брать, просто слова какие-то говорить. А ты же все знаешь, что они скажут. И что сделают. Стоишь памятником самому себе, фотографируешься. Тоскливо, хоть вешайся. Ты для них столичный гость, ходячая достопримечательность, событие года. А они для тебя? Концерта ждешь уже с облегчением, там хоть ты в своей тарелке. Поешь по накатанной, отрабатываешь гонорар. Но потом же банкет с местной властью! Где тебе опять нельзя половину. И ты не можешь это объяснять каждому встречному. У меня тогда даже дозатора не было, на глаз инсулин колол.
– Вот не рассказывайте мне эти ужасы, пожалуйста! Я и так не высыпаюсь! – фыркает Сашка. – Все равно не понимаю, кто вас заставлял? Лишь бы дома не сидеть? Тогда тем более не понимаю ваших нынешних настроений.
– Дом, Сашенька, понятие философское, – вздыхает Всеволод Алексеевич. – Дело не в количестве квадратов и престижности района. Вопрос, хочется тебе там находиться или нет.
Сашка молча наутюживает брюки. Надо полагать, что теперь ему хочется.
* * *
Перелет прошел лучше, чем она ожидала. Летели бизнес-классом, конечно. Он уже и забыл, когда последний раз экономом летал, а Сашка на прицепе, что ее неимоверно злило, но варианты? Оставить его одного, а самой принципиально лететь в экономе? Когда она заикнулась на эту тему, он моментально завелся, ругались полчаса, прошлись по всем извечным вопросам, кто кому обязан больше. Но Сашка изначально понимала, что он прав. Она нужна ему рядом, а не через полсамолета. Мало ли: астма, сахар. Но все обошлось, Сашке даже показалось, что он в небе чувствует себя лучше, чем она. Устроился удобно в кресле, взял у стюардессы все газеты, какие были, потребовал приветственное шампанское. У Сашки глаза на лоб полезли. Шампанского только и не хватало. А он невозмутимо поставил на ее подлокотник оба
