посольстве. Я притворилась больной и отказалась. Пусть празднуют сама, а мою жизнь они уже распланировали, не спросив меня!
Все изменилось сразу после Нового года.
— Катя, пойдем в кабинет к отцу. Нам нужно еще кое-что рассказать тебе.
Я бы наверное обрадовалась, потому что ждала радостной новости, что помолвка все же расторгнута. Но настроение мамы сулило очередную мало приятную новость.
— Это не про отмену свадьбы? — сразу уточнила я, чтобы не питать пустых иллюзий.
— Нет, дорогая, это невозможно.
— Я не выйду замуж за Тимура! — сквозь зубы повторила я.
Крохотные морщинки разошлись веером из уголков ее глаз, я видела ее печаль.
Она так старалась скрыть ее улыбкой, но ничего не получалось.
— Я хочу такой же счастливый брак, как у тебя с папой, — я смягчила голос. — Хочу любить своего мужа.
— Ты правда думаешь, что я любила твоего отца, когда выходила за него замуж?
— Да, конечно. А разве нет?
— Нет, Катя. Над чувствами надо работать. Я полюбила твоего отца, а ты полюбишь Тимура. Просто оставь свою гордость, и у тебя все получится. Нам нужно это слияние.
Вот так умирает надежда. Я еще шла за мамой в кабинет к отцу, но в голове уже накручивала себя.
Я могу сбежать. Вызвать такси и уехать. Но где я буду жить? А главное на что? Мне нужнобольше времени на план. И нужны деньги. Фонды, личный счет или щедрые подачки, которые я могла бы откладывать.
— Я хочу вернуться в академию, — произнесла я у самых дверей кабинета.
— Вот об этом и поговорим, — тихо произнесла мама.
Неужели они не вернут меня к Шереметьеву?! Я уже не представляла жизни без него и без его академии в глуши.
— Зачем я вообще вернулась домой? — мой пульс участился от смеси волнения и печали. — Если только для того, чтобы уговорить меня выйти замуж за Тимура, вы могли просто поставить меня перед фактом по телефону. Я хочу вернуться в академию!
— Заходи, — произнесла в ответ мама и распахнула дверь в кабинет.
То, как я могла говорить с ней, не значило, что мне хватило бы храбрости вести себя так с отцом.
— Катя, присядь, — строго проговорил он. — У нас были основания отправить тебя к Шереметьеву. Он в курсе о них, но тебя мы не хотели пугать. Надеялись, что за твое отсутствие мы найдем преследователя, но он тоже затих.
— Преследователя? — переспросила я.
Папа кивнул, а мама тихо всхлипнула.
— Ты должна знать истинную причину, почему мы отправили тебя в закрытую академию, но и почему торопимся с помолвкой.
Отец подвинул к краю стола вскрытый конверт. Я посмотрела на папу. Он кивнул, разрешая взять и почитать.
Бумага была влажная, как будто конверт только что подняли со снега. Никаких штампов на нем не было, только криво вырезанные буквы из газеты или журнала.
“Кате”.
Заинтригованная, я достала лист сложенный втрое, и открыла распечатанный на принтере текст.
А после первых строчек, текст поплыл перед глазами. Я отказывалась принимать суть.
“Где ты пропадаешь, шалава?
Думаешь, смылась, и я тебя не найду? Я из под земли тебя достану! Вгоню свой член тебе в горло! Оттрахаю до звезд в глазах, сука! Ты моя!
МОЯ!
Поняла? Если хоть перед кем-то раздвинешь ноги, я трахну тебя и убью, шалаву!
Ты моя!
Никуда не уезжай. Скоро встретимся, мой нежный цветок”.
На этом письмо обрывалось.
Я в ужасе уставилась на папу.
— Это… это мне?
Мама заплакала громче, а папа просто достал из ящика стопку таких же писем, подписанных также лаконично “Кате”.
— Мы решили, что в академии тебе будет безопаснее, пока мы не найдем сталкера.
Я кивнула.
— Я хочу вернуться… Немедленно!
* * *
— Я могу добраться сама, — я стиснула зубы и посмотрела на сопровождающих.
Их было двое. Взрослого я знала, он уже давно работал водителем при маме. Парень с ним представился Степаном, его сыном. Я его ни разу не видела, хотя он наверняка жил при доме вместе с отцом.
Водитель меня не напрягал, а вот от Степана хотелось выть. Он вообще не соблюдал личных границ. Уже одно то, что он поехал с нами, должно было стать звоночком. Но вроде они извинились и попросили разрешение сопровождать вдвоем. Но когда Степан внезапно перебрался на заднее сидение ко мне, я настолько опешила, что не сразу сообразила, как прервать эту инициативность.
Очень пожалела, что в эти снежные после нового года дни, отменили все авиарейсы до академии. Меня везли десять часов на автомобиле. С пробками наверное вышло все двенадцать.
Степан пересаживался от меня, только когда сменял отца. Я могла расслабиться и закрыть глаза. Ужасно навязчивый парень, но я поняла водителя, зачем он потащил с собой сына. Одному бы без остановок ему этот путь не проехать.
Когда мы остановились перед воротами притихшей, безжизненной академии, я вздохнула с облегчением.
— Просто останови у входа, — попросила я Степана, который как раз сидел за рулем.
На территорию я все равно не смогла бы войти без пропуска, зато могла постучаться в домик Шереметьева. Что и собиралась сделать.
Но чертов Степан снова вылез из машины, махнув отцу, чтобы сидел. Открыл багажник и достал мои чемоданы.
— Я донесу.
Можно было отказаться, но переть чемоданы сама не могла. Дорога меня измотала. Я только надеялась, что Шереметьев дома и не прогонит меня в холодную унылую спальню общежития в академии.
Вид припаркованной машины у дома Шереметьева вселил в меня надежду. Учитывая толстый слой снега на автомобиле, он давно никуда не выезжал.
Лишь бы не уехал с Алексом куда-нибудь.
Как только мы подошли к дому ректора, я выхватила чемоданы из рук Степана.
— Спасибо, что проводил. Можешь возвращаться, — бросила я уже на ходу.
Я не стала ждать его ответа. Я и так нервничала всю дорогу.
Что, если Шереметьева здесь нет? Что, если он не примет меня? Что, если с ним сейчас другая женщина?
Я нетерпеливо постучала в дверь.
Я запаниковала, когда никто не ответил. Степан все еще топтался у меня за спиной и раздражал только сильнее.
Он меня не послушался и продолжал стоять на крытом крыльце, наверное сообразив, что чемоданы надо было тащить в академию, а не к
