— Марина, постарайся вспомнить, что ты вчера ела… — попросил Владимир, когда врач оставил нас наедине. — Начиная с завтрака. Это поможет разобраться в случившемся.
Я лишь пожала плечами:
— Ты ведь знаешь, я живу в лагере и питаюсь тем же, чем и все остальные.
— Может, ты покупала что-то в магазине? Или кто-то принес угощение? Может быть, мама передала тебе какие-то гостинцы?
— Нет, Вова. Я ела ровно то же, что и каждый в лагере. И никто… — Тут я запнулась, вспомнив, как на фуршете Оксана угощала меня банановым желе. Нет! Тут даже думать не о чем! — Никто меня не угощал.
Я закончила фразу уже менее уверенным тоном и встретилась с задумчивым немигающим взглядом Владимира. Судя по его побледневшему лицу, в данный момент он думал о том же, о чем и я…
50
Владимир
Моя дочь смотрела на меня поистине испуганным взглядом, не моргая. Нервно всплеснула руками и воскликнула:
— Я ничего такого не делала!
Сквозь приоткрытую штору окна в спальню для девочек яркими лучами сочилось солнце, выпуская град ярчайших отблесков из стеклянной шкатулки, что вчера после праздника подарила мама. Я отодвинул интересную вещицу в тень и как можно спокойнее заговорил:
— Я и не говорю, что ты это делала, Оксана…
— Но ты сказал, что банановое желе было отравлено! Им же угощала я, — перебила дочь, отбегая от меня.
— Так и есть. И я спросил тебя, где ты его взяла.
— Как где? Нам всем давали желе на ужин! И я решила оставить его для Марины Константиновны!
— Вот сейчас вспомни, кто давал, куда ты его положила…
— Я знала, что так будет! — снова перебила Оксана, всплеснув руками. — Теперь она настраивает тебя против меня! Хотя обещала этого не делать!
— Прекрати! — строго приказал я, и большие глаза моей дочери увлажнились и заблестели.
— Ты не веришь мне?
— Верю. Но ты меня не слушаешь. Я пытаюсь разобраться в случившемся, потому и спрашиваю. Я не обвиняю тебя.
— Желе раздавала вожатая, как всегда. И если бы я его съела, а не твоя Марина, кого бы ты тогда обвинял?
Черт возьми, у меня поистине ревнивая дочь. Вздохнул, всеми силами стараясь не злиться. Оксана говорит на эмоциях. Я уверен, что сама она на подобный трюк не решилась бы даже из-за ревности. А Марина идет на поправку, это главное. Но оставить подобный инцидент без внимания я просто не мог. Вполне вероятно, отравить пытались Оксану…
— Я даже представить боюсь, дорогая, что это желе могла съесть ты, — честно признался я.
Оксана не ответила, спрятав от меня взгляд. До ушей донесся ее тихий всхлип, отдаваясь щемящей болью в груди. Я чересчур мягкосердечный отец. Слезы моей дочери для меня равносильны пытке. Обнял ее, чувствуя безграничную нежность, и услышал тихие оправдания:
— Я ведь не хотела причинить ей вред! Честно.
— Даже не сомневаюсь в этом. — Я гладил ее мягкие волосы, крепче прижимая к себе. — Просто расскажи подробнее все, что происходило с этой баночкой. Хорошо?
— Хорошо, — кивнула дочь, обняв меня в ответ.
— Ты кому-нибудь говорила, что хочешь отдать баночку Марине?
— Нет! Никто и не спрашивал! У нас много кто с собой в спальню уносит вкусняшки. Ленка вон тоже унесла в тот день желе. И у нее оно было нормальным!
— А где хранилось?
— В тумбочке, рядом с кроватью. После спектакля, когда мы переодевались, я забрала его и угостила Марину Константиновну!
— И никто к твоей тумбочке не подходил?
— Нет. По крайней мере, я не заметила.
Я вздохнул, понимая, что Оксана не расскажет ничего нового. Зато жила надежда, что у Алексея окажется гораздо больше ценной информации. Ведь сегодня должны были прийти результаты анализов Кристины.
И надеялся я не зря: вскоре он позвонил мне и сообщил, что в крови пострадавшей девочки найдены те же ядохимикаты, только в меньшем количестве. Через полчаса следователи уже подробно допрашивали всех сотрудников лагеря. Помогли нам в итоге записи с камер наблюдения. Люди Алексея обнаружили интересный момент: поздним вечером (за два дня до произошедшего) Кристина зачем-то посещала административный корпус, где находился склад завхоза. Оставалось выяснить причину столь позднего визита, и главное, как девочка смогла раздобыть ключи.
Рассказала правду не Кристина, а ее верные подружки, испугавшись беседы со следователем. Та отпиралась до последнего. Как оказалось, вечером, пока девочки из комнаты Оксаны совершали вечерний туалет, Кристина прокралась в спальню, вскрыла баночку и добавила туда добрую порцию отравы, которую предварительно стащила из кладовки Натальи Николаевны. Сколько нужно было порошка, чтобы вызвать легкое отравление, девочка узнать не удосужилась, и положила побольше, чтобы уж наверняка. А что яд оказался сильнодействующим и крайне токсичным, она не сообразила. Подружки в процессе не участвовали и якобы только стояли на стреме. В любом случае билет в один конец до дома им был гарантирован.
Когда отпираться было уже невозможно, Кристина созналась. Оказывается, девочка сильно обиделась на Марину Константиновну за неправильное распределение ролей. И ей — расписной белокурой красавице — не довелось играть царевну. Поэтому она придумала план, как вывести из строя одну из царевен (конечно же, Оксану) и тем самым убить двух зайцев: подпортить здоровье Оксаны в день выступления и сорвать спектакль Марины.
Девочка рассказала, что брала отраву на ужин в столовую и хотела подсыпать Оксане в еду. В итоге момент не представился, поэтому, чтобы не привлекать внимания окружающих, она просто ссыпала с ладони порошок себе же в стакан сока и посчитала, что, если просто отряхнуть руки и поужинать приборами, не касаясь еды, ничего плохого не произойдет. Возможно, так оно и случилось бы, если бы под конец трапезы Кристина не заболталась и не глотнула из собственного стакана отравленный напиток. Когда опомнилась, понеслась вызывать рвоту, да не помогло, и через пару часов девочка почувствовала себя плохо. Она думала, что к утру все пройдет, но в итоге желудок промывала как минимум до обеда. Ну а Оксана, ничего не зная об отравленном угощении, вручила свой запланированный презент Марине, которая с удовольствием его съела и даже изменения вкуса не ощутила.
— Ты ведь понимаешь, что это нелепое недоразумение, да? — Ко мне подошла перепуганная Виктория, которую в срочном порядке вызвали в лагерь.
— Я понимаю, что твоя дочь опасна для общества. Она из зависти смогла намеренно отравить человека.
— Она ведь и сама пострадала. Сглупила. Я… я поговорю с ней.
— Поздно разговаривать, тебе не кажется? Марина уже в больнице.
— Она будет писать заявление? — ужаснулась Виктория и побелела.
— Не знаю. Будь я на ее месте — так бы и поступил.
— В какой больнице лежит Марина? Я приеду и извинюсь перед ней лично, Вова. Я обещаю! Только давайте все решим мирным путем…
— Ты ведь не так давно ей угрожала! О каких извинениях может идти речь? Даже не вздумай к ней близко подходить.
— Я была неправа, Володя! Скажи, что мне сделать? Хочешь, я выплачу ей моральную компенсацию? Сколько угодно… В пределах разумного, конечно.
Резко отдернулся, когда Виктория попыталась зацепить меня за руку. Как я вообще мог когда-то завести интрижку с этой женщиной? Сейчас меня воротило только от одного взгляда в ее сторону.
— Собирай вещи Кристины. Чтобы через час духу вашего не было в лагере. И больше не смей появляться мне на глаза, Виктория. Яду вы с дочкой уже достаточно выпустили, — презрительно бросил я и направился в кабинет директора, чтобы лично проконтролировать отчисление всех виновников сговора.
51
Марина
Я уже третьи сутки лежала в больнице. Думала, раз промыли желудок и прокапали — выпустят. Как бы не так. Врачу не понравились анализы, и Владимир настоял на должном лечении. Ох, как я зла, кто бы знал! Я по сыну соскучилась! Видеть его раз в сутки — так себе удовольствие. Я же вполне могу сама себе уколы колоть и таблетки пить, зачем мне торчать в четырех стенах?
