Когда я вернулась в зал, то Романа не увидела ни за столиком, ни в зале. Мистер Кёлер сообщил, что его позвала уточнить детали контракта, которые у неё вызвали вопросы постфактум, фрау Хелен. Немец предложил подлить мне вина, но я отказалась, ощущая внутри неприятное липкое чувство.
Прошло уже пятнадцать минут, но они так и не вернулись. Напряжение внутри меня росло. Какого чёрта вообще? Мне плевать. Тысячу раз.
Извинившись перед господином Кёлером, кажется даже прервав его на полуслове, я встала из-за стола. Вернусь в номер, стащу эти дурацкие тряпки и побрякушки и просто лягу спать. А Должанов пусть развлекается.
И едва я вышла из зала, как наткнулась за углом на возвращающуюся парочку. Немка мило улыбалась, не замечая меня, а потом подняла руку и коснулась щеки Должанова, будто стирая какие-то невидимые следы. Рома перехватил её руки и опустил, покачав головой. Но мог и не стесняться, что такого-то.
И тут он заметил меня. Они оба заметили. Женщина сдержанно улыбнулась и ретировалась в зал. А Роман подошёл.
— Ань, не подумай ничего превратного. Не буду скрывать, она пыталась проявить интерес, но я объяснил, что это невозможно.
— Да ладно тебе, — я почувствовала на языке горечь. — Такую удачную сделку можно было и закрепить горячим сексом.
— Аня… — Должанов покачал головой. — Ты делаешь неверные выводы.
— О том, что ты похотливый кобель?
— Это было грубо, — Рома схватил меня за запястье, когда я уже порывалась уйти.
Ой, как-то я случайно захватила с собой бокал с шампанским.
— Держи немного нежности.
Наверное, это был порыв. И, скорее всего, Должанов так или иначе заставит меня пожалеть об этом. Но вид того, как его лицо приобретало выражение шока, когда холодное шампанское стекало на белоснежный воротник рубашки, привело меня в какой-то истерический восторг. Напряжение последних недель, обида на несправедливость вылились в жужжащий ком в груди, а потом выплеснулись наружу каким-то безудержным смехом. Я не могла остановиться, не понимала, чего мне хотелось больше: смеяться или плакать. Последняя капля взорваоа копящийся клубок напряжения, выплёснувшись истерикой. И я вроде бы отдавала себе отчёт, что пытаюсь отбиваться, когда Должанов обхватил меня и пытался увести к лифту, но тот не приходил слишком долго, и Рома утащил меня по лестнице, но справиться не могла. Не могла перестать говорить ему, как ненавижу за то, что он сломал меня, мои чувства к нему. Призналась в отчаянии, что много лет была влюблена, что тайно мечтала о близости с ним. Но совершенно не такой, как та, когда он ворвался в моё тело без разрешения, без ответного желания.
Лишь потом, спустя время, я проанализирую, что всё это время Рома молчал, понимая, что я слетела с катушек. Что стена рухнула, но погребла и меня под ней.
Кажется, я даже время не ощущала в его реальном потоке, и звон в голове прекратился лишь с судорожным вдохом, когда ледяные капли обожгли кожу. Роман втолкнул меня под холодный душ прямо в одежде и удерживал несколько секунд, пока я не замерла. Действительность ворвалась в мозг болезненной яркостью, заставив осознать, что я крупно облажалась. Рома же и слова не сказал, лишь отпустил меня и ушёл, молча прикрыв дверь ванной.
Не знаю, сколько времени мне понадобилось, чтобы прийти в себя. Я сбросила мокрую одежду, просушила волосы. Вытащила свежий банный халат с логотипом отеля и завернулась в его тепло. В комнату возвращалась с опустошением внутри и диким желанием уснуть как минимум на несколько лет. Очень удивилась, когда обнаружила, что Должанов не ушёл.
Он сидел на краю кровати, запустив пальцы в волосы и сжав голову. У ног стояла начатая бутылка виски, галстук валялся на полу, мокрый пиджак там же.
— Прости, — прошептала, остановившись напротив и едва ощутимо коснулась его растрёпанных волос.
— Это ты меня прости, Фенек, — Рома обхватил мои ноги и уткнулся головой в живот. — Прошу, прости идиота, что сошёл с ума по тебе. Я сгораю, Аня, понимаешь? День за днём смотрю на то, что сделал с тобой, и это выжигает меня.
Горло сдавило, и я чувствовала, как горячие слёзы начали жечь глаза.
— Пожалуйста, позволь мне всё исправить. Попробуй. Просто доверься мне, и я покажу, как всё может быть. Как должно было быть.
Роман поднялся и замер в нескольких сантиметрах от меня, сжав руки в кулаки. Теперь я видела его глаза. Сейчас мне не хотелось ничего сильнее, чем шагнуть в пропасть.
— Скажи да, и я заставлю тебя забыть тот кошмар.
Наверное, я ещё тысячу раз пожалею об этом. Буду корить себя и ненавидеть. Но это будет потом. А сейчас моя ладонь коснулась его груди. Как раз там, где из расстёгнутого ворота рубашки виднеется кожа. Я сжала пальцы, всё ещё колеблясь, принимая решение. Пытаясь выбраться из обломков рухнувшей стены.
— Ты должна сказать. Скажи, Аня.
Его взгляд пылал так, что, казалось, сейчас воспламенится даже воздух, а сердце в груди билось часто-часто.
— Люби меня, Рома. Я хочу, чтобы сегодня ты любил меня.
Не знаю, откуда я взяла силы сказать это, но только лишь последний звук сорвался, как сорвался и Роман. Прыгнул в пропасть и утащил меня за собой, потому что как только его губы коснулись моих, я перестала принадлежать самой себе.
51
Роман.
Двумя ногами педаль в пол. Тормози, Должанов, тормози. Потому что меня срывает с места и несёт лавиной, и если я не возьму контроль над собой, то снесу ту тонкую нить, что Аня решила протянуть между нами. После её сказанного тихо и с отчаянием «люби меня, Рома» мои предохранители сгорают. И только неизвестной, неведомой силой, движущей страхом потерять её, я натягиваю вожжи и торможу. Потому что она всё ещё боится. Пытается, но до конца не доверяет. И для меня важно не упустить сейчас ту несмелую попытку, которую она делает.
Её губы податливые и мягкие, язык принимает мой, но не отвечает. Не сразу. Аня всё ещё держит дистанцию. Я привлёк её к себе, чтобы почувствовала силу моего желания. Развязал пояс и стащил с неё этот чёртов халат. Впервые увидел её полностью обнажённой. Такая красивая и нежная. Сейчас, когда её хрупкое тело не скрывал строгий костюм, а ещё немного влажные волосы мелкими завитками рассыпались по плечам, когда на щеках выступил румянец, а серые глаза блестели смущением, Аня выглядела совсем девочкой. Которая боится. Которая решилась, но всё ещё оглядывается назад. И я должен развеять её сомнения.
Бережно, как самую хрупкую ценность на свете, я уложил её на постель. Стащил с себя чёртову рубашку, не дающую мне ощутить жар её тела. Когда я прикоснулся губами к её груди, лаская вмиг затвердевшие горошины сосков, она ухватилась за покрывало, сжав пальцы. Ей нужен якорь, что-то, за что можно удержаться, чтобы не отпустить себя. И моя задача сделать так, чтобы этот якорь ей больше не понадобился.
Я наслаждаюсь вкусом и ароматом её тела. Кожа у Ани нежная и гладкая, грудь высокая и упругая. Мне нравится сжимать её в ладони, нравится слушать её сдавленный вздох, когда я это делаю. Сколько же в ней нераскрытой чувственности и молчаливой страсти. Нужно быть идиотом, чтобы не суметь раскрыть её как женщину.
При мысли, что ею обладал другой, внутри меня начинает рычать дикий зверь. Ведь это мог быть я. Я мог стать её первым. Единственным. И тогда бы не было всего этого кошмара. Но я был ещё совсем пацаном, и чувства меня испугали.
Когда я спускаюсь ниже живота, языком прокладывая влажную дорожку, Аня сжимает бёдра и напрягается. Нет уж, милая, ты сама попросила любить тебя. Так позволь.
— Ром… — выдыхает едва слышно. Смущается.
— Я твой муж. Мне можно.
Преодолев лёгкое сопротивление, развожу её колени, открывая для себя. Аня выгибается, едва я касаюсь её влажности, а потом сдавленно стонет. Всё ещё сдерживается, сжимает зубы. Не кричит, когда хочется, глушит дыхание, когда лёгким так не хватает кислорода. Но её хватает не на долго. Когда я начинаю ласкать её руками, погружая внутрь сначала одни палец, потом два, когда нахожу точки, от которых её тело начинает дрожать, сдерживаться она уже не может. Стоны начинают прорываться чаще, и я кайфую, когда слышу шёпот моего имени.
