причинить ей боль. Я слишком ее обожаю.
— Это что-то новенькое.
— Завтра я возвращаюсь в школу и прекращаю с ней отношения. Но ты, пожалуйста, присмотри за ней и привези через сутки в академию. Я не могу оставить ее одну. Мало ли, что ей взбредет в голову.
— Ты ее любишь? — в его голосе прозвучало удивление.
Он не верил, что я способен на это. В свое время я был королем боли и женских страданий.
До Снежиной.
Как я мог не полюбить ее? Это просто нереально.
— Да. Я люблю ее со всем тем дерьмом, что есть во мне. Но буду держать ее подальше от этой грязи.
ЕКАТЕРИНА
Я ощущала его даже во сне. Я чувствовала его дыхание в ложбинке между шеей и плечом. Я чувствовал его губы в лучах теплого солнечного света на моем лице.
Затем я почувствовала, как он отрывается от меня и уходит.
Грызущий холод тут же остудил тело. Бежать за ним?
Нет. Он принял мое решение, а я отпустила его без слез, без криков и просьб остаться.
Я была так зла на него прошлой ночью, но утром уже не чувствовала ничего, кроме привычного одиночества и горя от потери.
Он поступал правильно. Благородно. Защищал меня. Но от этого менее больнее не становилось. Ни мне, ни ему.
Поэтому, когда он тихо и нежно поцеловал меня на прощание, я замерла и притворилась, что сплю. Я осталась в постели, когда он выскользнул из комнаты. Я не издала ни звука, пока не закрылась входная дверь и не стих шум его машины.
Острый колючий воздух входил и выходил из моих легких быстро и тяжело, боль собиралась и нарастала в груди, пока я не разревелась. Горько и безутешно.
Я стала зависеть от него и нуждаться в нем так, как никогда не нуждалась ни в ком другом.
У меня оставалось еще пять месяцев. Он снова станет преподавателем. И я буду его студенткой и невестой Тимура.
Шереметьев сказал доверять ему, и мне ничего не оставалось.
Был уже вечер, когда я обнаружила, что сижу у окна и скучаю по нему все больше.
Как я собиралась видеть его каждый день и не трогать? Как я смогу смотреть ему в глаза и не целовать его? Как я буду спать без него?
Единственное утешение, что буду проводить с ним каждый день, пока не закончу учебу. У нас еще есть время. У меня тоже оно есть, чтобы найти способ убежать от планов родителей.
Тишину вечера нарушил звук приближающейся машины.
Мое сердце забилось в горле, когда я бросилась к окну. Неужели он решил вернуться?
Черный знакомый автомобиль появился на дороге среди деревьев.
Я узнал марку и модель. Это наша машина, на которой меня привезли в академию.
Кровь стучала, руки заледенели.
Но что наша машина делает возле дома Шереметьева?
Неужели родители узнали? Но как? Кто мог им сказать? Не Игорь же позвонил и признался, что лишил их дочь девственности, потому расторгайте помолвку. Нет! Семья на это не пойдет. А вот мне влетит по самое не балуйся!
Первым побуждением было бежать. Скрыться. Только по свежевыпавшему снегу не скрыть следов.
Кто приехал? Мама? Или отец? С мамой я бы еще смогла договориться, а вот с папой нет.
Понятно только одно. Они заберут меня. Не будет никаких пяти месяцев, никаких встреч и тайных поцелуев. Не будет больше ничего!
А может я могу спрятаться и притвориться, что здесь никого нет?
Моя голова чуть не взорвалась от мыслей, когда открылась водительская дверь. Сердце остановилось. Из машины выбрался Степан. Потянулся, оглядываясь вокруг.
Какого хрена он здесь делает? Он один? Как он нашел дорогу в этот дом?
Степан подошел к двери и постучал.
— Катя! Я знаю, что ты там. Открой, или я войду сам.
Вот дерьмо.
Я закрыла глаза. Глубоко вздохнула. Затем пересекла комнату и открыла дверь. Сейчас я все из него вытрясу. И уж точно никуда с ним не поеду!
— Привет! — я не улыбалась. — Что ты здесь делаешь?
— Ты знаешь, почему я здесь.
Он протиснулся мимо меня, его глаза вспыхнули гневом, когда он оглядел комнату.
— Где этот урод?
— Кто?
Степан прошел мимо и исчез в спальне.
— Ректор, — раздался его голос. — Что этот ублюдок с тобой сделал?
— Если ты говоришь о Шереметьеве, он был любезен, что разрешил мне погостить в этом доме, в горах. Что вообще происходит? Почему ты здесь?
Он коснулся экрана своего телефона и поднес его к моему лицу.
У меня перехватило дыхание.
У него была фотография, где я и Шереметьев трахались на крыльце дома после утренней прогулки. Лучший зимний секс на открытом воздухе.
Но что делает эта фотография на телефоне сына водителя?
Снята далеко, но не ошибиться, где находится член Шереметьева.
— Кто сделал это фото?
— Где этот урод?
— Я ни хрена тебе не скажу, пока не узнаю, кто за мной шпионил и почему! — заорала я.
Степан положил телефон в карман.
— Эти снимки сделал мой друг.
— Он следил за мной? Зачем?
— Я попросил. Хотел знать, что ты в безопасности, пока сам не смогу за тобой вернуться. Но я не ожидал увидеть это!
— Кто еще видел фото?
— Только он и я.
— Тогда удали его и возвращайся домой, — холодно сказала я. — Тебя вообще не касается, что я делаю и с кем.
Лицо Степана неожиданно изменилось.
— Как раз меня касается больше других. Ты не можешь дарить себя каждому! Ты не такая!
— Он для меня не каждый. Я его люблю, — призналась я.
Его глаза выпучились.
— Ректора?
— Да. Я люблю Шереметьева.
— Ты ни черта его не знаешь.
— Я не дура. Знаю, кого я, черт возьми, люблю.
— Хорошо, — он поднял руки вверх, пытаясь успокоить меня. — Ты просто запуталась. Бывает…
— Не тебе судить. Ясно?
Степан прищурился:
— А он любит тебя?
Сердце запнулось.
— Я не… знаю.
Игорь в порыве страсти много чего говорил, но это не помешало попрощаться со мной и отпустить навсегда. Если он в чем-то и признавался, то только в том, что я — его,что принадлежу ему. А вот в любви…
— Если бы
