пальцами по бороздке между ягодиц. Ниже… Женька позволяет мне всё, и эта отзывчивость, это доверие взрывают голову. Не то что бы я думал, что между нами могут возникнуть какие-то идиотские табу… Я настолько её люблю, настолько перед ней благоговею, что… не знаю. Им просто нет места. Останавливает только осознание того, что некоторые моменты требуют большей подготовки. А на неё сейчас у меня просто нет сил. Поэтому я опускаюсь чуть ниже и погружаюсь в Женьку уже проверенным безболезненным способом. Нам обоим хватает пары минут, чтобы забиться в судорогах мощнейшего оргазма. Наваливаюсь на неё сверху, машинально подаваясь бёдрами снова и снова. Женька смеётся:
– Ты меня задушишь…
Откуда-то нахожу в себе силы. Приподнимаюсь, опираясь на локоть, и принимаюсь слизывать языком покрывающую её спину испарину. Поверить не могу, что скоро я смогу быть с ней столько, сколько будет душе угодно.
Женькин телефон звонит, когда я завожусь по второму кругу.
– Погоди, – смеётся она. – Дай хоть посмотрю, кто звонит…
– Забей.
– Не могу. Я же мать…
Мать, да. Мать моего ребёнка. Моя женщина.
– Только быстро.
– А… Это Дорошев. Да, Серёж… Как – забрали? Кто?! – Женька откатывается в сторону и подрывается с кровати прежде, чем я успеваю перехватить её руку. – Какой, мать его, дедушка? Воскресенский? Какого чёрта? Он никогда Нино прежде не забирал. Дай, пожалуйста, трубку Ирине Васильевне!
Я всё же нагоняю Женьку где-то посреди этого испуганного диалога. Обнимаю, заставив остановиться. Прижимаю к груди и заставляю посмотреть на себя.
– Что случилось? – спрашиваю, хотя в глубине души и так прекрасно всё понимаю.
– Воскресенский забрал Нино из студии…
– Что ты делаешь?
– Звоню ему!
– Постой. Не надо… Прежде нужно всё хорошенько обдумать. Я так понимаю, что раньше он ничего подобного не делал? – мои мысли скачут, тревога растёт, ширится в груди, едва не ломая ребра.
– Нет, конечно! Почему, по-твоему, я так напугана?!
– Погоди… Дай сообразить. – Я с остервенением тру лицо в попытке понять, где тонкое всё же прорвалось. Мысли, рождающиеся в голове, одна другой хуже. Я не хочу верить, что произошедшее нынче – театр, призванный усыпить мою бдительность. Нет, такого просто не может быть. Женька не может быть в это замешана. Или… – Насколько Дорошев в курсе нашей истории?
– На что ты намекаешь? – Женька дрожит, в её бездонных глазах плещется ничем не прикрытый ужас.
– Пока ни на что.
– Черта с два! Ты думаешь, он нас сдал. Так вот знаешь, что я тебе скажу?! Забудь об этом!
– Женя…
Она вырывает своё запястье из захвата моей руки и утыкается в телефон.
– Нет-нет, это какая-то ошибка. Отец не может обидеть Нино. Ведь она его внучка… Да, не родная, но… Папа?! Привет. Мне тут сказали, что ты забрал Нинуську… Кого тебе дать? – Женька бледнеет до синевы. Поднимает огромные, переполненные ужасом глазищи и медленно отрывает от уха трубку, чтобы тут же передать её мне.
– Да!
– Серёженька… Сколько лет, сколько зим! А это Воскресенский, знаешь ли. Всё руки не доходили с тобой связаться. А тут повод такой…
Он ещё что-то говорит. Впрочем, это необязательно. Я и так понимаю, какие будут условия. Надо же… Я просчитывал в голове тысячи вариантов развития событий, но не учёл одного. И теперь уже похрен, на чём мы погорели. Подозреваю, дело всё же в концерте. Не стоило мне там светиться. Ой, не стоило. Но что уж теперь? Я тянусь к брюкам. Достаю телефон.
– П-постой! К-куда т-ты звонишь? Чего х-хотел Воскресенский?
– Он хотел, чтобы я дал задний ход.
– И… что? Т-ты же сделаешь это? – Женька всхлипывает и хватает меня за руку, вряд ли замечая, как её ногти впиваются в мою плоть.
– Нет.
– Нет… – повторяет она безжизненно. Закрывает глаза, делает вдох и обрушивается на меня со всей живущей в ней силой: – Как – «нет»?! Как – «нет», господи?! Неужели месть для тебя важней? Важней родной дочери?! Ладно – я… Чёрт с ним! Я… уже привыкла, что ничего не стою… не значу. Но Нина! Она же… она… маленькая. Она ни в чём не виновата. Ни в чём! У неё глаза твои… К-как т-ты можешь? Как ты можешь… Что же ты за ч-чудовище? Почему я тебя люблю?! Так люблю…
Я сильный тренированный мужик. Но даже мне далеко не сразу удаётся с ней справиться. Приходится даже прибегнуть к запрещённым приёмам. Дергаю её на себя, и, зафиксировав по рукам и ногам, рычу в ухо:
– Ты не понимаешь. Этот процесс не остановить. Машина уже запущена. Я не могу, слышишь? Я не могу провернуть фарш назад. Но если ты мне доверишься, если ты не будешь мешать, я вывернусь наизнанку и её выдерну… Слышишь? Просто поверь мне. Пожалуйста, Женя… Просто ещё один раз мне поверь.
– Она всё, ч-что у меня есть, – шепчет Женька, слизывая с губ солёные слёзы. И я понимаю, что впервые вижу, как она плачет.
– Нет… У тебя ещё есть я. Да, не такая уж ценность, но…
– Серго…
– Просто доверься мне, хорошо? Я знаю, что делаю. – Она смотрит на меня и не говорит ни «да», ни «нет». А между тем время безвозвратно уходит.
– Ладно, – наконец срывается с её губ.
– Отлично, – я хватаюсь за телефон с новенькой неиспользованной симкой, купленной как раз для такого случая. И пока в трубке слышны лишь гудки, разъясняю раз и навсегда: – Кстати, Жень… А с чего ты взяла, что ни черта для меня не значишь? Я с ума по тебе схожу. Ух ты ж чёрт! Алло… Дмитрий Семёнович, у нас тут непредвиденные обстоятельства нарисовались… Неплохо бы поторопиться с отмашкой.
Глава 25
Евгения
Определённо Горозия откуда-то знает, что мне сказать, дабы привести в чувство. Он в пару касаний исцеляет застарелые раны. Снимает с них струпья, выпускает копившийся годами гной и тут же щедро плещет антисептиком.
– …Кстати, Жень… А с чего ты взяла,
