Ты – моё проклятие - Лина Манило

– Простите, старая я стала, много болтаю, – виноватая улыбка и бурный поток слов следом: – В ту ночь, когда у Тамары начались схватки, её повезли в отдельный бокс, а Степан кружил под окнами, нервничал. Он вообще очень нетерпеливым был и яростным, если дело касалось здоровья жены. И всё было бы, наверное, хорошо, если бы к нам по скорой не привезли девочку. Совсем молоденькую, бледную, с явным дефицитом веса. Полночь, рабочих рук отчаянно не хватает, а тут экстренные роды. Экстренные роды – всегда риск, но тогда всё пошло наперекосяк с самого начала. Я бегала между палатами, вся в пене, старалась помочь и Тамаре, и девочке. А у той при себе ничего: ни документов, ни медицинской карты. Только студенческий билет и тяжёлое состояние. Очнётся, зовёт какого-то Витю, потом снова выключается. И Тамара в отдельном боксе, у которой свои трудности и истерика. Позови ей Стёпу, хоть ты тресни.

– Позвали?

– Нельзя было, но разрешила, – взмах рукой и отчаяние во взгляде. Тонкая губа закушена, руки дрожат, а я терпеливо жду, догадавшись, что ничем хорошим та ночь не закончилась. Но нахожу в себе силы выслушать историю чужой жизни. – В конце концов, он хорошо платил, а Тамаре становилось всё хуже. Как и девочке… до сих пор вижу её лицо, стоит только глаза закрыть. Всё время кажется, что именно я во всём виновата. Должна была позвать подкрепление, вызвать коллег, не считать себя всесильной. Понимаете? Я казалась себе очень опытной. За самоуверенность нужно платить. К сожалению, в моём случае я заплатила смертью. Избитая фраза, но у любого врача за плечами своё собственное кладбище. В ту ночь оно пополнилось двумя могилами.

– Студентка умерла?

– Да, – резкий кивок и протяжный вздох, болезненный, режущий по нервам ржавой пилой. – Я выбрала Тамару, хотя девочке было хуже.

– Вы так легко об этом рассказываете.

Острый взгляд иголкой под кожу, и на миг лицо моей собеседницы скрывается в дымном тумане. Она рассеивает его рукой и, вздохнув, говорит:

– Это надо было кому-то рассказать, – тяжёлый вздох и взгляд в окно. – Я очень уважала твоего отца, он был действительно хорошим человеком, искренним. – Мне кажется, что за её словами прячется нечто большее. Что-то личное, но я не намерен лезть под кожу. Мне просто нужна правда о моей Бабочке, больше мне ничего не нужно. – А ты так на него похож. Очень похож.

– Вы даже не спрашиваете, зачем мне эта информация.

– Я знаю, что вы любили друг друга. Ты и Мария. Я, знаешь ли… следила за жизнью Петра. На глаза не показывалась, но издалека, изредка.

– До сих пор любим, – заявляю и снова растираю затекшую шею рукой. – Что дальше было? Времени, правда, в обрез.

Она кивает и тушит окурок, хмурясь.

– А дальше всё просто. Как в мексиканском сериале: Тамара родила сына, который прожил не больше часа, а у не перенесшей роды студентки – здоровая и красивая девочка. Вот и всё. Дальше, думаю, ты и так всё понял.

Я сам не заметил, в какой момент акушерка перешла на "ты", но это меньшее, на что мне хочется обратить сейчас внимание. Значит, я был прав.

– Нечаев купил себе ребёнка?

– Не называй это так, – взмахивает руками и трясёт головой, будто бы я сказал самую большую глупость на свете. – Он не покупал! Но он любил Тамару, потому мы это сделали. Просто поменяли детей. Ведь в итоге всем стало только лучше.

Блять, лучше. Это какой-то дикий сюр, в котором приходится вариться.

– Вот сейчас рассказала и легче стало. Теперь и умирать не страшно. Только, Клим… ты же помнишь, что пообещал мне?

Киваю, поднимаясь на ноги.

– Да, Екатерина Семёновна. Никто не узнает о нашем разговоре.

– Спасибо.

Она поднимается следом, зябко кутается в накинутую на плечи шаль, а я останавливаю её жестом.

– Не надо провожать. И да, спасибо за откровенность.

Она кивает, молчит, а я стремительно покидаю дом, в котором хранится слишком много скелетов. И, кажется, если проведу здесь ещё хоть одну минуту, они навалятся на меня и задушат.