ты, Сотников. Меньше всего на свете мне хочется тебя жалеть.
– Тогда уезжай! Просто забудь обо мне. И обо всем, что было.
Всматривалась в его лицо, в заострившиеся черты, видела впечатавшиеся следы усталости и боли и изумлялась, как только у него хватало сил оставаться вот таким непреклонным. Не верила ни одному слову, но пока не представляла, как его расшевелить.
– А ты забыл? Получилось?
– Как видишь.
Он вел себя жестоко, но было неизвестно, кому от этого больнее, ведь теперь я знала, что стоит за каждым словом. И понимала его очень хорошо.
– Не вижу. Давай, докажи мне. Скажи, что больше меня не любишь.
Что-то промелькнуло в его лице, изменилось неуловимо, но лишь на мгновенье, а потом мужчина снова нацепил холодную и неприступную маску.
– Что за детский сад, Оксана? Чего ты добиваешься?
– Правды. Хочу услышать, что ты чувствуешь на самом деле. И в чем нуждаешься.
– В том, чтобы тебя здесь не было, – он ответил, кажется, быстрее, чем я закончила фразу. Выплюнул эти жесткие слова, будто ударяя хлесткими пощечинами. И все-таки зацепил, царапнул по тому измученному и наболевшему внутри, что скопилось за месяцы разлуки.
– А если бы это случилось со мной, ты бы тоже бросил меня? – от подступивших слез защипало в глазах.
– Это разные вещи, – он нахмурился.
– И в чем же разница? – я разозлилась. Упрямый осел! Специально, наверно, мерзнет здесь, торчит на морозе без шапки, чтобы стать совершенно бесчувственным. Удушить в себе даже то немногое доброе, что еще осталось. И сама из-за него замерзла так, что едва дрожать не начала. – Как же тогда: в бедах и в радости, в болезни и здравии? Ты мне это обещал, разве нет? Почему же сейчас, когда не стало радости и здравия, гонишь прочь?
– Я обещал тебе такое? Что-то не помню, – он приподнял бровь, на мгновенье превращаясь в того Влада, которого я знала. Ехидного, надменного и уверенного в себе. И от этих слов будто током все тело прошибло.
Я распрямилась, морщась от боли в затекших ногах, и, поддаваясь какому-то минутному порыву, хлестнула его по щеке.
– У тебя не с ногами проблемы, тебе память отшибло! И сердце, если позволяешь так себя вести!
Он дернулся, попытавшись перехватить мою руку.
– Послушай!
– Не трогай меня!
Теперь уже я кипела, отчаянно желая вцепиться в его плечи, еще раз ударить, надавать по лицу. Вывести из себя любым способом. И одновременно понимала, что продолжать этот бессмысленный разговор больше не могу. Отскочила от него, делая несколько шагов в сторону замерзшей, укрытой снегом реки.
– Оксана, стой! – окрик за моей спиной прозвучал совсем иначе. В нем как будто даже какие-то оттенки появились кроме удушающего спокойствия. – Там опасно. Снег рыхлый, а под ним тонкий лед, вода не замерзла, как следует.
Я обернулась, с трудом сдерживая накатившую злость.
– А тебе не все равно? Ты же все эти месяцы ни разу не поинтересовался, что со мной. Как я себя чувствую, чего хочу. Так зачем сейчас это показное волнение?
Он словно не услышал моей тирады. Выдохнул, не отрывая от меня глаз:
– Отойди. Оттуда. Сейчас же, – и без того бледное лицо лишилось всех красок. – Пожалуйста.
– Ты просто лицемер и эгоист. Привык выбирать то, что тебе кажется правильным. А на чувства других людей тебе плевать!
Я переступила с ноги на ногу, переводя взгляд к вершине холма, туда, где оставила сумку. А если сделать вид, будто обиделась до такой степени, что готова уехать? Может, хоть это его проймет…
– Уходи! – рявкнул мужчина, и я, вздрогнув, отшатнулась назад. Поскользнулась, оступаясь, и упала, больно ударяясь коленями: снег под ногами лишь выглядел пушистым и мягким. А в действительности оказался твердым и с острыми краями.
Краями? Их же не было только что… Я даже не поняла, что случилось. Откуда взялся этот странный и страшный треск и куда пропал весь воздух, сменяясь обжигающе-ледяной бездной.
Я очнулась от сильного жара, который поглощал, окутывал со всех сторон. Будто тонула в нем, изо всех сил стараясь выбраться на поверхность и глотнуть хотя бы немного свежести.
Открыла глаза, оглядывая незнакомую комнату. Беленые стены, низкий потолок, занавески в цветочек на небольшом окне. А за ним все белое-белое. Снег, казалось, доставал до самой крыши явно маленького домика, в котором я оказалась.
Лежала в кровати, укрытая по самые уши тяжёлым ватным одеялом. Оттого и дышать было трудно. В горле першило, но совсем не так, как при простуде, скорее, от сухого воздуха.
Я приподнялась, попытавшись сесть, и тут же ощущая тягучую боль, прошившую тело. Что происходит? Чувствовала себя так, словно накануне мешки тяжелые таскала или очень интенсивно занималась в спортзале. Но ни того, ни другого на самом деле ведь не было. Тогда что случилось? Действительно заболела и поэтому все тело ломит?
Одеяло сползло с плеч, и я только теперь обнаружила, что раздета. Совсем. И кожа стала как-то по-особенному болезненно чувствительной. А самым странным оказалось то, что я не помнила почти ничего. Как ссорились с Владом, как кричала на него и даже ударила, – да, а все, что произошло после, словно стерлось из памяти.
– Проснулась? – ворвавшийся в сознание голос заставил вздрогнуть и потянуть одеяло обратно, чтобы скрыться от посторонних глаз. Я в изумлении уставилась на вошедшую женщину, узнавая бабу Глашу.
– А что… – опять огляделась, только теперь соображая, где нахожусь, – что я делаю у вас дома?
– Не помнишь, – понимающе кивнула старушка. – Ничего, это нормально. Организм так на стресс реагирует, да и настойка моя слегка почистила твою память.
– Какая настойка? – я в самом деле не помнила не только о том, что что-то вообще пила, но и как оказалась здесь.
– На травах, – пояснила Кузьминична. – Крепкая она, это да, но пришлось угостить тебя, чтобы не разболелась после купания в проруби.
После ее слов будто что-то щелкнуло в сознании, и я отчетливо увидела перед собой внезапно разверзшийся под ногами ледяной настил и черную воду, куда провалилась быстрее, чем успела что-то осознать. Но если упала туда, то как тогда смогла выбраться? Ведь рядом никого не было, кроме… Сотникова. Но он же…
Я задохнулась подступившей паникой и уставилась на бабу Глашу.
– Кто же меня спас? Вы? Или…
– Или, или, – кивнула та. – Хорош бы был он мужик, если бы позволил утонуть любимой женщине.
– Но как… – я даже не обрадовалась словам про любимую женщину. Стало по-настоящему страшно. – Это же невозможно.
