с минуты на минуту может появиться строгая тетка-смотрительница.
Ладно, все потом. Сейчас у нее нет сил даже думать. Отвратительный день высосал из нее всю энергию вместе с желанием жить. Сашка падает на кровать, но в следующую секунду осознает, чья именно эта кровать. И вспоминает, что здесь происходило ночью. Ёлки-иголки… Ей же не приснилось. И пахнет постельное белье Всеволодом Алексеевичем. Сашка перекатывается на его половину кровати, сама дурея от собственной наглости, зарывается носом в его подушку и натягивает на голову простыню, которой он укрывался. Ну, он же не зайдет сюда днем, верно?
Сашка ошибается. Всеволод Алексеевич заходит в спальню спустя полчаса, закончив с обедом. Долго стоит на пороге, задумчиво рассматривая открывшуюся ему картину. Качает головой и уходит в свой кабинет.
* * *
Она просыпается даже быстрее, чем обычно. Что объяснимо, теперь-то они спят совсем близко. Ложились целомудренно каждый на свою половину. Причем Всеволод Алексеевич как-то ехидно улыбался, уточняя, какую сторону предпочитает Сашка. Сашка только плечами пожала, мол, ту же, что и вчера. Накануне ведь не спрашивал.
Сашка больше чем уверена, что проснулась с первым же хрипом. Мгновенно все понимает, вскакивает, щелкает выключателем.
– Садитесь, садитесь, Всеволод Алексеевич.
Он, бедный, еще в полусне, а когда понимает, что происходит, резко бледнеет.
– Все хорошо, солнышко, все нормально. Сейчас укол сделаю.
Дома у нее всегда набранный шприц лежит, но они не дома. И Сашка даже не предполагала, что может случиться приступ, только же из больницы! Еще и сильный, резко начавшийся. Но чем он спровоцирован? Никаких запахов в квартире нет. Да и посреди ночи?…
Сашка сразу понимает, что придется колоть, массажами и ингалятором точно не обойдутся. На возню с ампулой уходит полминуты, за это время хрипы становятся еще более частыми и короткими. Не паниковать, он и так перепуган. Черт возьми, может, в том и причина? В стенах, ассоциирующихся у него с ночными приступами? Да нет, ерунда. Чтобы такой жесткий приступ оказался психосоматикой? С подобным Сашка еще не встречалась.
– Руку, Всеволод Алексеевич. Сейчас будет легче.
Вопреки обыкновению долго не может найти вену. Давление у него упало, что ли? Похоже на то: бледный, заторможенный, руки подрагивают. По-хорошему, надо маску. Да по-хорошему, вообще в стационар надо. Не нравится Сашке то, что она слышит. И то, что видит, тоже не нравится.
Сделав укол, подносит ему кружку с давно остывшим, с вечера приготовленным чаем. Надо бы новый заварить, но он же не даст сейчас от себя отойти.
– Я подержу, пейте.
В руки не отдает, понимая, что он просто обольется. В бледно-голубых, слезящихся из-за приступа глазах отражается совершенно волчья тоска, но он молчит. Пытается справиться с дыханием.
– Все хорошо, вы уже дышите. Можете встать?
– За… чем?
– На лоджию выйдем, свежим воздухом подышим. Ну да, в Москве так себе свежий воздух, конечно. Но он же ваш родной, да? Привычный. Пошли!
Сашка намеренно хочет его отвлечь. Он встает медленно, до лоджии бредет, пошатываясь. Половина второго ночи, шестой этаж, вплотную стоящих рядом домов нет. Можно надеяться, что никто не заметит Народного артиста в трусах.
– Лоджия… застеклена, – запоздало сообщает Всеволод Алексеевич, когда они уже дошли.
– Ну окна-то там открыть можно? Осторожно, порог. Господи, ну кто такие пороги-то делает? Специально, что ли? Чтобы падать удобнее было?
Всеволод Алексеевич неопределенно пожимает плечами.
– Детей… не… планировалось.
Сашке хочется уточнить: и стариков тоже? Зарина не думала, что когда-нибудь постареет? Наверное, если регулярно делать пластику и выглядеть на двадцать лет моложе реального возраста, легко и забыть, сколько тебе лет. Сашка вот, глядя на нее, всегда забывала, что перед ней не ровесница.
Она распахивает окна, и Всеволод Алексеевич с видимым удовольствием облокачивается на подоконник и высовывается наружу.
– Получше?
– Да… вроде. Вот тебе и… романтическая… ночь.
– Что?
Сашка стоит рядом и рассматривает непривычно пустынный Арбат. Но несмотря на внешнюю невозмутимость внимательно слушает, как он дышит. Ну, и что говорит заодно. Тот факт, что он вообще говорит, уже радует.
– Раньше я… не давал девушкам… спать по ночам… совсем другим способом.
– Ну, если вас утешит, прошлой ночью я как раз не особо и выспалась. Должно же быть в жизни разнообразие. Зато с вами не скучно.
– Смешно. Не понимаю… я тебя. Ты видишь… вот это все. Руки трясущиеся… Слюни и сопли… А потом… так на меня смотришь… Как на бога.
– Вот такой у меня бог, – пожимает плечами Сашка. – С астмой. Что делать? Бывает. Где написано, что у богов астмы быть не может? Вы мне покажите. Вам не холодно у окна раздетым?
– Мне жарко. И душно. В Москве… вообще дышать нечем.
– Ага. Очень хороший город. Зато родной, да? Вторая ночь вне больницы – и приступ по полной программе. Отличный город! И экология замечательная.
– Не язви… и так тошно.
Сашке становится совестно. Ну правда, он-то в чем виноват?
– Чай пойдем пить? С вашими печеньками. Надеюсь, у них еще срок годности не закончился?
– Не пойду… Мне бы полежать…
– Тогда пошли в постель. А меня на кухню отпустите за чаем? Я быстро.
Тяжко вздыхает, но не возражает. Сашка доводит его до кровати, помогает усесться. Жалко его в такие моменты до слез. Тихий, грустный, не спорит, не возмущается. Сколько раз они уже вот так чаевничали посреди ночи после очередного экстренно снятого приступа? Но сегодня он какой-то особенно трогательный. Или Сашка начала иначе его воспринимать? Потому что узнала ближе. Хотя куда еще ближе-то? И так уже растворилась в нем без остатка.
Вспоминается пошловатая попсятина из девяностых. Имя исполнительницы уже стерлось из памяти, а ее хрипловатый голос вдруг всплыл в сознании. И строчки, рефреном звучащие в ее, пожалуй, единственном шлягере. «Я у твоих ног, спасибо не говори…» Ну правда же, пошлость, у ног она какого-то абстрактного мужика. Даже представить сложно, как такое можно со сцены спеть. А здесь и сейчас прозвучало бы идеальным саундтреком. Только лучше, чтобы он не слышал, а то взбесится.
Чаю ему явно не хочется, делает несколько глотков и отставляет чашку. И разговоры разговаривать тоже настроения нет. Говорит он все еще через паузу, с усилием, и у Сашки нет ни малейшего желания его мучить.
– Будем спать?
Еще один тоскливый взгляд. Она прекрасно понимает. Ему страшно гасить свет и принимать лежачее положение. А на что-то другое нет сил. И прав ведь. Сашка-то знает, в чем дело и чего можно ожидать, но его не посвящает, разумеется. А он и сам, кажется,
