сказать. Но те фразы, которые говорят в подобных случаях в сериалах и фильмах, еще хуже.
– Опять ты себя обнимаешь, – замечает Всеволод Алексеевич. – Ну и что случилось?
– Отец умер. Вчера.
Туманов не меняется в лице. Спокойно обращается к водителю:
– Маршрут придется перестроить. Мы едем в Мытищи.
– Нет, не едем! – взвивается Сашка.
– Едем. Ты там нужна. Ты с матерью должна быть в такой момент. Ну и всякие вопросы решать.
– Какие вопросы? Я оставила ей ваши деньги. К тому же, это было ожидаемо. Всеволод Алексеевич, даже мама все понимала. А я тем более, я выписку из медкарты видела. И, черт возьми, это было ожидаемо еще пять лет назад, когда он начал бухать, не просыхая. И даже десять лет назад, когда иногда еще просыхал.
– Он тебя бил? – Всеволод Алексеевич неожиданно серьезен.
Сашка отрицательно качает головой. В сериале героиня на этом месте разрыдалась бы и упала ему на грудь. Мол, бил смертным боем. Но нет, не было. Попробовал бы. Постоять за себя Сашка умеет уже давно.
– А что тогда? Саша, он же отец.
– Так куда мы едем? – вмешивается водитель.
– В Мытищи, – припечатывает Всеволод Алексеевич таким тоном, что Сашка не решается возразить. – Потом разберемся с больницей. Да просто вещи заберем и бумажки подпишем, какие надо. Хватит, мне надоело лечиться.
Сашка тяжело вздыхает. Впрочем, прошедшая ночь была лучшим доказательством того, что он здоров. В рамках своей нормы, конечно.
И вот машина уже мчится по МКАДу. Как назло, дороги свободны, а водитель любит быструю езду. Так они доберутся гораздо раньше, чем хотелось бы. То есть Сашке не хочется добираться в принципе. Что ей там делать? Маму утешать? Прощаться? Так попрощались уже.
– Так что он плохого тебе сделал, что ты отгораживаешься? – допытывается Всеволод Алексеевич.
Да ничего. В том-то и проблема, что ничего он не делал, никогда. Спасибо, что хоть помнил, как ее зовут.
– Денег в дом не приносил? Пропивал?
Сашка пожимает плечами.
– Что-то приносил, что-то пропивал. Он просто мной не интересовался, никогда. Мы чужие люди, понимаете? Из общего только фамилия.
Сашке совсем не хочется ему рассказывать. Тем более что в машине еще и водитель. Да и что рассказывать? Что она могла предъявить отцу? Что не водил ее на карусели? Бред, в каруселях, что ли, счастье? Что за всю жизнь один-единственный раз привез ей плеер и дешевую куклу? Сашка не особо и любила кукол, ее больше машинки интересовали. Сашка не смогла бы четко сформулировать свои претензии, да и не считала нужным их предъявлять, особенно теперь. Просто в глубине души понимала, что, если бы отец вел себя как-то по-другому (черт его знает, как именно, но по-другому), у нее не было бы таких проблем с противоположным полом. Она бы не презирала ровесников, как мать презирала отца. Но, если так рассуждать, то, не будь отца, и Всеволода Алексеевича в ее жизни не появилось бы. А он – лучшее, что с ней случилось, факт.
– Все обиды родителям надо прощать, – спокойно говорит Всеволод Алексеевич, как бы невзначай касаясь ее руки. – Потому что они сделали главное – подарили нам жизнь. Этого достаточно. Как ты считаешь, у меня есть право так рассуждать?
Сашка поднимает на него глаза. В голове тут же проносятся отдельные факты его биографии. Мама умерла от воспаления легких, когда ему было пять лет. Тут винить некого, война, отсутствие нормальных лекарств. Но это ее точка зрения. А если разобраться? Отец военный врач. Он что, не мог пенициллин достать? Он, между прочим, в Москве остался, не на другой конец страны с фронтом ушел. Потом – бесконечная череда родственников, передающих друг другу ребенка, как красное знамя. Он не успевал привыкнуть к одному дому, как оказывался в другом, и так до самой школы. Потом новая семья отца, мачеха. И, самое главное, бесконечные требования к сыну, который «не такой как папа». Без стального характера, эмоциональный, ранимый. Кто же думал, что растет будущий артист, а не военный хирург? Сашка не так много знала об их взаимоотношениях, но давно поняла, что безоблачными они не были. Случайные рассказы друзей, побывавших за семейным столом Тумановых, разрозненные воспоминания об Алексее Алексеевиче, позволяли сделать неутешительные выводы. Чего стоит история, когда на каком-то семейном торжестве Алексей Алексеевич жестко оборвал сына, как всегда взявшего на себя роль тамады и оказавшегося в центре всеобщего внимания: «Веди себя потише, здесь Туманов – это я!» А Всеволод Алексеевич на тот момент уже был и Народным, и легендой, и прочая, прочая.
У него есть право давать советы. И Сашка будет их слушать. Как и всегда.
– Я не представляю, чем мы там можем помочь, – вздыхает она.
– А я представляю, – невозмутимо отзывается Всеволод Алексеевич. – Даже лучше, чем хотелось бы.
И она снова ощущает те почти полвека, что стоят между ними. Нет, ну глупо было бы не чувствовать. И да, ему приходилось гораздо чаще, чем ей, участвовать в траурных церемониях. И делать еще миллион вещей, с которыми она пока не сталкивалась в жизни. Это должно было бы пугать, а Сашку почему-то завораживает. С ним не страшно. С ним спокойно и надежно.
* * *
В обшарпанный подъезд он заходит без тени сомнения. Как будто всю жизнь по таким и шастал. Дверь в квартиру, как и положено, открыта, но чужих людей мало. Соседка тетя Таня встречает их в коридоре, несколько смущенных мужиков сидят в зале. Наверное, бывшие коллеги отца, тоже дальнобойщики. Сашка проходит на кухню и видит мать. Она стоит у окна с букетом лилий в одной руке и ножницами в другой. Ножницами срезает у лилий тычинки. Белые лилии, зеленые ножницы и коричневые тычинки. И Туманов на пороге их крошечной кухни, стоящий за Сашкиной спиной. Сюрреализм какой-то.
– Мам, – окликает ее Сашка.
Мать поднимает глаза.
– Приехала все-таки. Зачем сегодня-то? Завтра бы. Толик лилии принес. Тычинки надо срезать, чтобы запаха не было.
И тут она замечает Туманова. Сашка ожидала чего угодно, еще в машине пыталась предсказать реакцию. Крики? Все те неприятные эпитеты, которыми награждались фотографии Всеволода Алексеевича тогда, в детстве? Молчаливый шок? Но мать качает головой и спокойно, будто сама себе, говорит:
– Добилась-таки. Птица сильная…
По лицу Туманова пробегает тень, но он умеет справляться с эмоциями. Он невозмутимо протягивает матери руку.
– Примите мои соболезнования.
Мать кивает.
– Он в зале.
Сашка стоит, не зная, что нужно делать. Идти в зал? Зачем? А потом что? Зачем они вообще сюда
