дело, и не в диване. А в затопляющем одиночестве, которое из щелей того дивана сквозит и крупными буквами на том белье написано.
– Сашенька!
И она чуть ли не подскакивает на кровати. Простыня, которой она укрывалась, слетает вниз, и Сашка обнаруживает, что на ней нет ровным счетом ничего. Отчаянно краснея, подхватывает простыню, пытаясь замотаться в нее. А Всеволод Алексеевич сидит на краю постели со своей стороны и делает вид, что ничего не заметил. Но по его смеющимся глазам и так все понятно.
– Прости, не хотел тебя будить. Но без тебя не разберусь. Он от меня чего-то хочет, а очки в больнице остались.
И протягивает ей дозатор инсулина с мигающим дисплеем. Сашке аж нехорошо становится.
– И давно он вот так?!
Всеволод Алексеевич пожимает плечами.
– Когда я проснулся, уже мигал. Что с ним? Батарейка села?
Сашка отрицательно качает головой и судорожно перезагружает несчастное устройство.
– Идите ближе, я подсоединю. Вы его заблокировали, Всеволод Алексеевич. Система защиты сработала. Если быстро нажимать на кнопку подачи инсулина, компьютер считает нажатие случайным и блокирует устройство, чтобы в организм не попало слишком много единиц.
– Так не я его заблокировал, – усмехается. – Ты его заблокировала, получается.
Сашка снова краснеет. Мало ей того, что она пытается и дозатор подсоединить, и простыню из рук не выпустить. Только шуток на тему произошедшего не хватает.
– Прежде чем ты начнешь себя грызть, сообщу, что прекрасно себя чувствую. И очень надеюсь, что ты тоже?
Спрашивает он. Физически Сашке было не просто хорошо. Ей было идеально. Еще бы не пришлось резко подскакивать, а поваляться бы часик, вспоминая детали прошедшей ночи. Но есть еще и этическая сторона вопроса. И что теперь? Как себя дальше вести? Ее школьный опыт здесь явно не годился. Смешно сказать, но просыпаться утром с мужчиной, с которым ночью все случилось, ей еще не приходилось. Не говоря уже о том, что это был Туманов.
Всеволод Алексеевич невозмутимо шествует к окну, раздвигает шторы.
– Утро красит нежным светом стены древнего Кремля… Сашка замирает. Он что, поет?! Сколько уже она не слышала, чтобы он пел? Да пока они живут вместе, ни разу и не слышала.
– Сашенька, мы сегодня куда-нибудь едем или посылаем всех к черту? Если едем, то поднимайся, потому что уже половина одиннадцатого. А если посылаем, то…
– Сколько?! Господи, у вас же процедуры. И вы до сих пор не ели ничего!
Сашка начинает метаться по комнате в поисках своей одежды или хотя бы Тумановского халата.
– Давай только без паники? Я попил чай с печеньками.
– Какими еще печеньками?
– Какие нашел в шкафу. У меня, знаешь ли, было много заначек от дражайшей супруги. Не все из них даже твоя подруга обнаружила.
– Она мне не подруга. Собирайтесь, Всеволод Алексеевич. Я только на секунду в ванную заскочу и можем ехать.
Хмыкает, но идет к шкафу, куда накануне педантично сложил одежду. Когда Сашка возвращается, он уже полностью одет и причесан. Красивый до неприличия.
– Еще пара таких восхищенных взглядов, и я сам никуда не поеду, – замечает он. – Знаешь, девочка, я много чего в жизни видел. И много чего пробовал. Вряд ли ты удивила бы меня чем-то после, кхм… барышень, причастных к шоу-бизнесу. Ты и не удивила. Но взгляд этот… Саш, я не твой личный бог.
– Почему вдруг? В личные боги имею право назначать кого хочу.
Сашке хочется сказать ему что-то менее саркастичное. Сказать, что он был великолепен. Правда, выше всяких похвал, без скидки на возраст. Хотя с кем она сравнивает? С сопливыми пацанами из мытищенских дворов? Сказать бы, что она к нему испытывает. Но Сашка молчит. Потому что не умеет общаться в таких ситуациях. В голову лезут какие-то идиотские фразы из фильмов, неприменимые в реальной жизни. В реальной жизни после секса сидят и курят на кухне при хорошем раскладе. При плохом поворачиваются друг к другу задницами и храпят до утра. И то и другое немыслимо в случае со Всеволодом Алексеевичем. И киношная романтика с сопением на его плече и утренними поцелуями тоже немыслима. Черт побери, она вообще не знает, как им дальше жить!
– Тогда хотя бы не называй меня на «вы» и полным именем, – замечает он, как будто читает ее мысли.
– Нет.
– Нет?!
– Нет, Всеволод Алексеевич. Что бы между нами ни происходило, это не поменяет моего к вам отношения. Я не буду вам «тыкать» и звать… Как? Как приятеля-ровесника? Это просто немыслимо.
Всеволод Алексеевич качает головой и идет надевать ботинки.
– Как у тебя все сложно, Сашенька. Ты родилась взрослой?
– Ага, мне мама именно так и говорила.
Они спускаются к машине, такси уже ждет. Всеволод Алексеевич открывает ей дверь, и Сашка опять краснеет. Да что ж такое-то? Как теперь дальше жить? Раньше хотя бы роли были распределены более-менее внятно. Он полубог на пенсии, за которым она ухаживает, о котором заботится. Правда, его рыцарство и тогда проявлялось, но до сегодняшнего дня оно Сашку и не смущало.
– Прекращай, – вдруг говорит он, устраиваясь на сидении рядом. – Иногда нужно дать вещам происходить самим по себе. Без твоего глубокого анализа, без раскладывания по полочкам. Поверь мне.
Легко ему говорить. А Сашка пытается на минуточку представить, со сколькими женщинами он просыпался по утрам? Сколько у него было таких вот «первых пробуждений»? Зарина, понятно. Тоня. Хотя нет, если верить ее рассказам, совместных утр у них как раз и не было. Вроде бы был один раз, после которого Тоню выпроводили, прямо посередине ночи. Или нет? Если так рассуждать, то Сашке еще сильно повезло, что ее сейчас за дверь не выставили? Смешно, ага.
А на гастролях сколько всего было? Поклонницы, коллеги по цеху. Не из художественной литературы он опыта набрался, факт. Да даже Сашка за годы в фан-клубе столько постельных историй про него слышала. Пускай они правдивы на треть, этой трети хватит на десяток обычных мужиков.
Словом, произошедшее только для тебя – событие века. А для него просто очередное утро. И вполне закономерное развитие ситуации, надо полагать.
– Саша, у тебя телефон звонит, – замечает Всеволод Алексеевич. – Уже второй раз. И смени, бога ради, мелодию. Мерзость какая!
Сашка спохватывается, вытаскивает из кармана джинсов мобильник.
– Да, я слушаю.
И действительно слушает. Минуту, не меньше. Машина ползет в пробке. Всеволод Алексеевич рассматривает фасады домов через окно. Потом, чувствуя, что пауза с Сашкиной стороны явно затянулась, оборачивается, внимательно смотрит на нее.
– Я поняла.
И разъединяется. Самая идиотская фраза, которую можно было
