Её рука дёргается, и я закрываю глаза.
Нож опускается резко, но входит в моё тело мягко – так, что я ничего не чувствую. Раз, и всё. По самую рукоять.
Я больше не чувствую тяжесть её тела, Полина спрыгивает и отходит. Мне не хватает воздуха, я распахиваю глаза и вижу, что нож не во мне - она всадила его в диван. Мне никак не удаётся отдышаться, и я хрипло говорю:
- Я спустился. Я видел, как горела машина в темноте. Огонь сожрал всё, я думал, что потерял тебя.
Я несу какой-то бред. Всё говорю что-то, а она просто забирает ребёнка из люльки и бредёт к двери.
- Я люблю тебя, люблю нашего сына! Не уходи снова, не уходи!
Но Полина решительным шагом уже меряет двор.
Я иду следом и показываю охране жестом, чтобы не трогали её, чтобы дали уйти.
Единственный человек, которого я любил, покидает территорию усадьбы, даже не обернувшись. Она уходит, держа на руках моего сына. Уходит, забирая с собой моё сердце.
46
Полина
Я иду, ускоряя шаг. Ярослав открывает глаза и внимательно смотрит на меня. Мне нечего ему сказать, я и сама не знаю, что делаю, и куда иду. Я не была готова к такому развитию событий.
Где-то в вышине ухает птица. Ветер шумит в верхушках сосен, а я иду, выдыхая боль и вдыхая смолистый запах хвои.
Какого черта? Ну, зачем он всё это сказал? Почему я поверила?
У меня ни сумки, ни одежды.
Всё осталось там.
Я – никто, и меня не существует. Ни денег, ни работы, ни документов. Я уношу сына из дома Загорского и ухожу в никуда. Я бреду, точно в тумане по узкой дороге, бреду, чтобы узнать ответы на все вопросы, которые мучили меня все эти месяцы.
- Слава богу! – Выбегает мне навстречу из машины Александр Фёдорович. – Я чуть с ума не сошёл, пока тебя ждал!
Я останавливаюсь и внимательно смотрю на него.
- Ты плакала? Что случилось? Где Загорский?
Я перевожу взгляд на машину, спрятавшуюся среди деревьев на обочине, затем на его лицо.
- Что такое, Полина? – Он смотрит на меня.
Этому мужчине и дела нет до моего ребёнка. Он даже не взглянул на него ни разу.
- Это Ярослав, познакомься. – Говорю я.
- Привет. – Теряется дядя Саша, заглядывая в лицо мальчику.
- Наш с Марком сын. – Добавляю я, следя за его реакцией.
Александр Фёдорович внимательно смотрит на меня, затем снова на ребёнка, и снова на меня.
- Но вы и так догадывались, правда? – Усмехаюсь я. – Вы видели, что происходит между нами, поэтому не удивлены.
- Это всё неважно, Полина. – Мужчина бросает взгляд на часы. – Может, поедем? Нужно торопиться.
- Боишься, что он нас поймает? – Улыбаюсь я. – Что тогда с тобой будет, дядь Саш, а?
- Тогда нам обоим не поздоровится, - нервничает он.
- Это так. – Киваю я. – Но что он сделает с тобой? Ведь он же убийца, да? – Я вижу, как бегают его зрачки. – Или нет?
- Да. – Неуверенно кивает дядя Саша.
- Я полгода мучилась с молокоотсосом, Александр Фёдорович. Я делала всё, чтобы сохранить молоко для своего сына, а ты всё это время знал, что я могу быть рядом со своим ребёнком, не опасаясь за свою жизнь. Ты знал, но молчал. Почему?!
Мужчина бледнеет, мотает головой, а затем тянет ко мне руки, но я делаю два шага назад.
- Почему?! – Кричу я.
Ярик вздрагивает и начинает хныкать. Я прижимаю его к своей груди.
- Это был мой единственный шанс уберечь тебя от них двоих. – Растерянно говорит Александр Фёдорович. – Ни мой племянник, ни этот зверь Загорский – они не были тебя достойны, не понимали, какая ты. Я просто… просто хотел…
- Поэтому ты решил обмануть меня? Решил оставить меня себе?! – Тяжело дышу я.
Да этот человек настолько безумен, что его не остановил ни страх перед Марком, ни необходимость врать мне, ни опасность того, что его разоблачат ещё на этапе подкупа работников морга и подмены тел. Да он просто болен, тронут на всю голову!
- Полечка, - он снова тянет руки, а я уворачиваюсь. – Поля, ты не понимаешь. Я ведь поехал тогда спасти Вика и тебя. Знал, что те люди хотят сделать. Подъехал, побежал к обрыву, увидел людей Загорского, а потом подошёл к краю и увидел тебя лежащей на земле на скользком уступе. Пока они суетились, всё заволокло дымом, я спустился и вытащил тебя. Я ведь просто знал, что этот негодяй никогда тебя просто так не отпустит, понял, что нельзя говорить ему, что другого шанса у меня не будет…
- Ты отнял у меня полгода жизни, - я больше не скрываю от него звучащих в моём голосе слёз. – Полгода жизни! И моего сына!
- Я думал, так будет лучше! – Он тянет ко мне дрожащие руки. – Я ведь люблю тебя, Полечка! Люблю так, как никто не любил. Давай уедем? Позволь мне искупить мою вину! Позволь…
- Ты никого не любишь, Александр Фёдорович. – Мотаю головой я. – Никого! Тебе столько лет, а встретить старость не с кем, вот и всё. Я-то думала, что ты мне помогал, а ты просто эгоист…
- Полечка!
Я останавливаю его жестом.
- Тебе лучше исчезнуть немедленно. – Горько усмехаюсь я. – Загорский всё знает. Если он доберётся до тебя, то тебя ждёт участь тех киллеров, которые расправились с Виком. Ты ведь видел, что он с ними сделал, да? – Я качаю головой. – Он сказал, что ты был там.
Мужчина дрожит, а я показываю кивком головы на машину. Пусть бежит, пусть уезжает, пусть берёт остатки денег Загорского и всю жизнь прячется по углам, как крыса, и ждёт возмездия.
Я смачно плюю ему под ноги и ухожу.
- Поля! – С досады кричит он.
- Забудь меня. – Отвечаю я.
Его не нужно уговаривать.
Он садится в машину и ударяет по газам. Автомобиль со свистом проносится мимо нас.
Я кашляю, глотая пыль, и опускаю взгляд на сына. Он хнычет. Чувствует моё напряжение, надувает губки и собирается расплакаться. Я и сама больше не могу терпеть, из моих глаз потоком льются слёзы, но я улыбаюсь. Он – мой свет, моё дыхание, он – вся моя жизнь.
- Ну, не плачь. – Говорю я, взяв его удобнее и прижав к груди. – Не плачь.
Я не знаю, куда иду и зачем.
Мне хочется уйти от самой себя. Хочется всё исправить.
Меня с головой затапливает чувством вины и отчаянием.
Ярослав делает обиженный всхлип, а затем хныкает громче. И громче.
Я продолжаю идти вдоль дороги, приближаясь к тому месту, где оборвалась жизнь Вика.
- Пожалуйста, не плачь. – Прошу я. - Я и сама не знаю, что нам дальше делать.
Почему-то слёзы такие горячие, что обжигают кожу.
Я всё это время ненавидела Загорского, представляла, как убью его, что даже забыла о том, как сильно его люблю.
Люблю это чудовище. Резкое, грубое, искреннее даже в самых обидных своих словах и поступках. Моё чудовище… Не хочу, но люблю…
Ярослав уже заливается криком, а я беспомощно покачиваю его, подхожу к краю обрыва и осторожно опускаю взгляд вниз. Очень высоко. Далеко внизу бежит, извиваясь река.
Я представляю, как всё это было в тот день. В темноте. Я даже вижу тот уступ, на краю которого могло болтаться моё тело. Представляю, как Александр Фёдорович добрался туда, спустившись по тропинке правее. Понимаю, что Загорский был прав: он не мог видеть меня с этой точки. Если он бросился вниз отсюда, если стал спускаться с того места, где я стою, то просто не заметил меня, выпавшую при падении и отброшенную в сторону.
Я отшатываюсь назад от края обрыва и зажмуриваюсь. В висках снова гудят глухие звуки выстрелов. Они как щелчки пальцев – раз, и отняли жизнь, раз, и отняли жизнь. По моим щекам бегут слёзы, Ярик надрывается от крика, а я только вижу чёрное рыло пистолета, направленное мне в лицо. Щёлк…
И чьи-то руки вдруг обнимают мою спину.
Щёлк…
И моё сердце перестаёт биться.
Меня трясёт от рыданий, но это слёзы облегчения.
Я оборачиваюсь, и теперь мы с Яриком оба тонем в его объятиях.
- Я здесь, я с тобой. – Шепчет Марк, целуя моё лицо.
Он смешивает свои поцелуи с моими солёными слезами, касается губами каждого сантиметра кожи на моём лице. Целует щёки, нос, лоб, губы.
