а воздух пахнет сладко, пьяно.
Вокруг такая красота, что я не тороплюсь, наслаждаюсь видами, дышу полной грудью, запоминаю детали, вдохновляющие мелочи. Лечение в этой клинике – дорогое и долгое, но я уверена, что здесь Кате помогут.
Нужна ли она кому-то, кроме меня? Не знаю. Даже Ира, наша с ней подруга, и та давно уже не верит, что Кате можно помочь. Никто не верит, а мне больно терять надежду. Не хочу и не буду.
Назвав своё имя, я жду, когда разъедутся в стороны шикарные ворота. Меня, будто родную, встречает улыбчивая медсестра и проводит к врачу, который лечит мою Катю.
Мы с ним быстро находим общий язык, и вскоре беседуем, будто давние друзья. Мне нравится атмосфера, комфорт, а ещё вера в то, что любого пациента поставят на ноги, любой диагноз смогут вылечить.
– Катерина в сложном состоянии, но мы специализируемся на тяжёлых случаях, – с полной уверенностью заявляет доктор и улыбается, а вокруг глаз разбегаются лучики морщинок.
– Можно её увидеть?
– О, конечно! – оживляется врач и самолично провожает меня к подруге.
Эта клиника совсем другая. Не похожая на тюрьму, а больше на уютный дом, где любят каждого. Меня ведут через анфиладу переходов, мимо роскошной гостиной, вверх по лестнице в библиотеку. Теряюсь, но врач горделиво улыбается, очень довольный собой, и распахивает тяжёлую инкрустированные ценными породами дерева дверь.
Я попадаю в просторную комнату. Вдоль стен стеллажи, они простираются до самого потолка, забитые разноцветными корешками. Пахнет сладостью и книгами.
– Проходите, Тина, Катерина читает.
Катя читает? Моя Катя, которая ещё две недели назад могла только складывать кубики и бормотать себе под нос что-то? Она читает?
Врач, его зовут Дитрих, подталкивает меня в спину, мягко и ненавязчиво, заставляет переступить порог. Делаю шаг, вся окружающая меня роскошь меркнет, когда я вижу Катю. Она сидит, сложив ноги “по-турецки”, на коленях лежит раскрытый томик стихов, а подруга медленно водит пальцами по строчкам, будто бы читает.
– Идите к ней, Тина, – Дитрих улыбается мне и, кивнув напоследок, мягко прикрывает дверь.
В библиотеке, кроме нас с Катей, больше никого. Комната огромная, и мне требуются все силы, вся воля, чтобы дойти до сидящей на полу подруги. Страшно, честное слово. Очень страшно.
За прошедшие шесть лет мы ни разу с ней не говорили. Я люблю её, но совсем разучилась с ней контактировать. Будто бы всё это время вместо подруги была оболочка и память о ней, прежней.
Я подхожу, останавливаюсь рядом, но Катя не реагирует на моё появление, только тонким пальцем по строчкам водит. Присаживаюсь рядом, инстинктивно принимаю ту же позу, заглядываю в лицо. Острый профиль, тёмные волосы, обрамляющие лицо, красивый нос и пухлые губы – когда-то Катя была настоящей красавицей, а спустя шесть лет, стала тенью себя прежней, но за две недели, что живёт здесь, будто бы расцвела. На щеках появился румянец, а кожа уже не такая бледная.
– Катя, – трогаю её за плечо.
Осторожно касаюсь, а пальцы дрожат. Чувство вины топит меня с головой, я пытаюсь справиться с ним, но оно выливается слезами. Ничего не могу с ними поделать, льются и льются, не остановить.
Палец Кати замирает над строчкой, а я глажу подругу по плечу, впитываю её тепло, передаю свои эмоции.
Катя поворачивается ко мне, смотрит рассеянно, но вдруг фокусируется на мне, взгляд становится осмысленным, ясным.
– Тинка, – Катя улыбается, но надолго её не хватает: снова уплывает в глубины своего мутного сознания и переключается на книжку, которую держит на коленях.
– Ты узнала меня, – шепчу, поражённая тем эффектом, которого достигли врачи за две недели.
Они смогли сделать то, чего не могли добиться почти шесть лет.
Я обнимаю Катю, а она сопит мне в шею, но не вырывается.
– Я люблю тебя, Катя. Ты самая замечательная, самая лучшая. Ты не виновата в том, что с тобой случилось. Слышишь? Ты не виновата!
* * *
В здании суда оживлённо. Я, как свидетель, жду, когда меня вызовут, нервничаю и периодически ухожу в себя, проваливаюсь в тёмные глубины своего сознания.
– Раевская Тина Романовна, – пристав вызывает меня, я следую за ним и занимаю положенное свидетелю место.
На скамье подсудимых Дима. Я вглядываюсь в его лицо. Вижу того самого парня, который шесть лет назад увёл мою Катю. Для Алиева увёл – это я знаю точно, но доказать так никто ничего не смог. Я радуюсь, что хотя бы Дима ответит по заслугам, но безнаказанность Алиева меня убивает. Разве так можно? Разве преступники должны гулять на свободе?
Прокурор задаёт вопросы. На меня наседает адвокат, но я не сдаюсь. Рассказываю в подробностях обо всём, что случилось той ночью шесть лет назад, и мои показания – самые важные, они припечатывают Диму, не дают ему выбраться из паутины правосудия.
Ну скажи ты, дурак, что Алиев тоже сыграл роль, что для него ты увёз мою подругу.
– Дима! Ты же хороший парень! Почему не скажешь, кто тебя заставил?! – взрываюсь, поднимаюсь с места, а на меня шикают, но я не слышу ничего. – Дима, Кирилл ведь тебе верил, ты ведь Раевский. Дима, одумайся!
Бледный Дима смотрит себе под ноги. Между нами несколько метров и решётка, но я пытаюсь достучаться до него, вынудить сказать правду.
– Зачем ты один будешь за это отвечать?! Ты же не единственный, кто виноват! Дима!
Я ору, а судья распоряжается, чтобы меня вывели за дверь, а я всё пытаюсь докричаться до Димы. Плевать, что подумают эти важные люди в погонах. Я хочу, чтобы Алиев тоже ответил. Он же тварь и подонок.
Дима поднимает взгляд, смотрит на меня растерянно и пронзительно. Кидается на решётку, кивает и вдруг изливается всем, что камнем лежит у него на душе.
Неужели созрел? Неужели решился выдать лучшего друга?
И всё-таки выдаёт Алиева с потрохами. Рассказывает обо всех подробностях, топит Рустама, сдаёт все явки и пароли.
– Ты довольная? – усмехается Кирилл и прижимает меня к груди.
– Очень. Ты… ты не злишься, что твоего брата утопила?
– Он мне брат, но истина дороже, – переиначивает известное выражение и целует меня крепко, лишая воздуха. – Пусть горит в огне. А теперь поехали. Самолет нас ждёт.
Мы улетаем на райские острова. Весь полёт я жмусь к Кириллу, будто он может исчезнуть. Держусь за него, как за спасательный круг, улыбаюсь своим мыслям.
Теперь я не Тина Романовна Архипова-Раевская.
Я София Игоревна Михайлова. Человек с другой биографией, совершенно другой человек.
– Нас никто никогда не найдёт? – спрашиваю, засыпая.
– Никогда, – бормочет
