хорошо?
Я замираю. Даже не знаю, что сказать. И врать не хочется, и правду говорить не хочу.
– Нормально, – отвечаю нейтрально.
Слышится шумный выдох.
– Ты его там сильно не третируй.
– Мам.
– Что “мам”? – ворчит она. – Ты как характер отцовский включишь, так хоть в жито ховайся. Все по струнке смирно ходят.
– Ой, не такая уж я и страшная, – отмахиваюсь.
– Ага, когда спишь зубами к стенке. Знаю я тебя. Владимира не обижай, хороший он мужик, и ты ему нравишься!
Я кусаю губы.
Надо же, моя мама за него заступается. Это неожиданно для меня. Не знаю, как реагировать…
– Ну ладно, – она зевает в трубку, – давай, моя хорошая. Пойду я спать. И ты ложись, желательно со своим мужиком.
– Мама! – укоризненно поджимаю губы.
– А что? – она невинно удивляется. – Так теплее!
Она отключается, а я улыбаюсь. Хорошо, что поговорила с мамой. На душе становится легче.
С этой мыслью отправляюсь в кровать.
На следующий день боль притупляется. Уже не так тяжело, но очень не хватает Вовы. Его крепких объятий, откровенного взгляда, насмешливой хрипотцы. Кровать кажется слишком большой, тишина в квартире – гнетущей.
Я слишком быстро привыкла просыпаться и видеть его рядом с собой…
Одиночество давит бетонной плитой. Я плетусь в пустую кухню, кое-как грею завтрак. Ем, не чувствуя вкуса еды. Просто потому что должна есть.
Небо за окнами неожиданно синее, чистое и высокое, выпавший за ночь снег искрится на солнце. Все как у классика: мороз и солнце, день чудесный. Только на душе тоска.
Если еще хоть час просижу в квартире, точно сойду с ума.
Мою посуду, одеваюсь. Заглядываю в холодильник. Мне нужна причина, чтобы сбежать отсюда. Тамары сегодня не будет, так что я могу сходить в магазин, заодно подышу свежим воздухом.
На улице немноголюдно. Я иду, глядя себе под ноги. В памяти, как заезженная пластинка, раз за разом прокручивается поцелуй Эли и Вовы. Эта сцена никак не выходит из головы. Если вчера меня душила обида, то сегодня я пытаюсь найти оправдания Вове. Разум отказывается верить тому, что видели глаза. Может, я ошиблась? Может, что-то не так поняла?
Заворачиваю за угол и почти врезаюсь в прохожего.
– Ой, извините, – пытаюсь его обойти.
И не сразу замечаю, что он намеренно перекрыл мне дорогу.
– Какая встреча! – раздается надо мной знакомый прокуренный бас. – Ну, что поговорим, Катюх?
Я поднимаю голову и замираю. Натыкаюсь на липкий взгляд.
Это же Борис, хахаль Людки! Наглые глаза ощупывают меня, словно я стою перед ним голая. И от этого взгляда внутри все беспокойно сжимается, а по спине бежит холодок.
Вздрагиваю и отступаю, но мужчина успевает схватить меня за руку и потянуть на себя. В ноздри бьет удушливый запах перегара, немытого тела и ядреного парфюма.
А вокруг как назло ни души!
– Отпустите меня! – вырываюсь из цепкой хватки.
Борис с легкостью отпускает меня, но не отходит.
Наоборот, покачиваясь, надвигается на меня всей массой.
– Так, курица, – загоняет меня к стене дома, – куда собралась?
Я закрываю руками живот. Отступаю шажок за шажком, пока не оказываюсь вдавленная спиной в шершавый бетон.
– Не подходите ко мне! – смотрю исподлобья.
Внутри все дрожит от нахлынувшей паники: я одна, в подворотне, с пьяным мужчиной, который явно не собирается мне здесь цветочки дарить!
– Ты что, овца, угрожаешь мне? – Борис ухмыляется, демонстрируя желтые зубы. – Да ты знаешь, кто я? Что я могу с тобой сделать?
– Что вам от меня нужно?
Голос предательски дрожит.
Ох, нельзя страх показывать! Этот Борис как дикий зверь, только почует страх – с катушек сорвется!
– Отдай мальца по-хорошему Людке – и все. Мы тебя больше не трогаем, – продолжая ухмыляться, он нависает надо мной, уперевшись ладонью в стену над моей головой. – Твой мужик ничего не сделает. Суд в любом случае на нашей стороне будет.
Меня тошнит от амбре, исходящего от него. Хочется закрыть глаза, вжаться в эту стену и исчезнуть. Но я понимаю, что это не выход. Этот Борис не отстанет. И Людка тоже.
Вдохнув для храбрости, вскидываю подбородок:
– Я не отдам сына! Где вы были все эти годы? Чего ждали? Вам не нужен был больной ребенок, верно? И теперь вы его не получите!
Во мне закипает злость. Почти рыча, я упираюсь руками в бочкообразную грудь Бориса и со всех сил толкаю.
Он отступает, с трудом удерживаясь на ногах. На одутловатом лице появляется удивленное выражение. Которое тут же сменяет ярость. Его глаза наливаются кровью.
– Ах ты паскуда! – ревет он и тянет ко мне руки. – Не хочешь по-хорошему, так будет по-плохому!
Кажется, он сейчас ударит меня!
Я инстинктивно сжимаюсь. Закрываю живот. Но не могу позволить этому хаму насладиться моим испуганным видом.
– Только тронь меня! – шиплю разъяренной змеей, защищающей свою кладку. – Ничего вы не получите! Надо будет – буду судиться!
Последние слова рявкаю что есть силы и, нагнувшись, проскальзываю под локтем ошарашенного громилы.
Пока он разворачивается, успеваю отбежать на несколько метров. Хоть срок всего пять месяцев, но живот уже не маленький, далеко с таким не убежишь. Но мне далеко и не надо: впереди уже виднеется людная улица.
Я прибавляю скорость. Ребенок в животе начинает пинаться.
За два шага от выхода из подворотни мое плечо словно сжимают клещами. Рывок назад – и я лечу прямо в волосатые руки Бориса.
Он грубо разворачивает меня.
– Нет, овца, мы не договорили, – цедит, брызгая слюной мне в лицо.
Я вскрикиваю. Взглядом ловлю чей-то силуэт в конце переулка. Кто-то идет сюда.
– Помогите! – кричу. – На помощь!
– Заткнись, лахудра!
Потная жирная ладонь накрывает мой рот. Я хриплю. Второй рукой Борис хватает меня за шкирку и вдавливает в стену.
– Думаешь, кто-то поможет? – дышит мне в лицо перегаром. – Я и твоего урода мажористого в бараний рог скручу!
В мутных глазах мужчины плещется безнаказанность и пьяный угар.
А у меня в голове крутится только одно: пусть говорит что хочет, только не бьет в живот! Все о чем могу сейчас думать – это о малыше, который активно пинается.
Рядом слышится визг машин. Хлопают дверцы.
– Мужики, валите отсюда, – Борис
