мало спать, выступать на открытых площадках в жару или холод. К неудобствам просто привыкаешь.
Ага. И к семидесяти годам получаешь такой набор болячек, что личный доктор волосы на заднице рвет, пытаясь сделать твою жизнь хотя бы сносной. А так все нормально, да. Он привык. Сашка только никак не привыкнет, что он в любой момент может начать задыхаться, а сахар у него летает от двадцати пяти до «почти что гипогликемия». Но она молчит, разумеется. Что она может ему сказать? Ему возражать в рабочих вопросах даже Ренат не смел. Просто немыслимо, чтобы Сашка что-то ему запретила или хотя бы попыталась отсоветовать.
– Я думаю, съемки в таком формате, как описывал Макс, мне вполне по силам, – резюмирует Туманов. – Но я очень прошу тебя пойти со мной.
– Разумеется, – кивает Сашка. – Буду стоять за спиной и подавать патроны.
– Что?
– Ничего. Шутка одна из интернета. Не обращайте внимания.
Остаток дня проходит спокойно. Сашка читает, забившись в угол дивана его странной сиреневой гостиной. Библиотека у Всеволода Алексеевича оказалась забавной: в книжном шкафу безо всякой системы перемешались дорогие, богато оформленные тома русской классики, энциклопедии охоты и рыбалки, явно подаренные ему на очередные даты коллегами, катастрофически плохо его знающими, ибо Туманов никогда не охотился и не рыбачил, и многочисленные книжки-биографии артистов, мемуары светских львиц с Рублевки и прочая макулатура, большей частью с дарственными надписями. Среди окололитературного добра Сашка откопала более-менее любопытную книжку-исповедь некоей певицы из глухого горного аула, которую насильно выдали замуж, били смертным боем, а потом каким-то чудом сделали звездой, – и углубилась в чтение.
Всеволод Алексеевич кому-то звонит, что-то согласовывает насчет завтрашних съемок по телефону, бродит по квартире в поисках подходящей одежды. Как оказалось, Зарина не добралась до его концертных костюмов, висевших в самом дальнем ряду гардеробной. Сашка краем глаза следит за его передвижениями, за тем, как Туманов достает гладильную доску и утюг, возится с брюками. Сашка не вмешивается. Во-первых, он гладит намного лучше, чем она. Во-вторых, если хорошо себя чувствует, пусть делом занимается.
Спать он укладывается раньше обычного, мол, завтра трудный день, надо выспаться. У Сашки еще ни в одном глазу, но она закрывает книгу и идет с ним. Дома можно посидеть одной в гостиной или под навесом в саду. А здесь, в его квартире, она постоянно чувствует себя чужой. И находиться в комнате без него ей кажется неправильным.
Сашка ложится на свою половину кровати, натягивает повыше простыню, которой укрывается. И слышит насмешливое:
– Паранджу дать? Так и будешь от меня уползать?
Она не знает, что сказать, как себя вести. Черт побери! Днем все понятно, они играют давно распределенные роли. Даже когда он вдруг стал превращаться из домашнего и вечно прибаливающего Всеволода Алексеевича в артиста Туманова, он все равно остался для Сашки узнаваемым и понятным. В конце концов артиста Туманова она видела и знала гораздо дольше. Его возвращение оказалось неожиданностью, конечно, но в целом-то персонаж знакомый и как с ним обращаться, Сашка помнила.
Но стоит им лечь в постель и погасить свет, роли меняются. Он прав, странно «выкать» и называть по имени-отчеству человека, с которым было… Но как иначе-то?! Как ей его называть? «Севушкой»?! И дальше что? Самой подлезать к нему в объятия? Напрашиваться на продолжение? Это точно не про Сашку. Она и с ровесниками-то никогда не напрашивалась, умудряясь сохранять ироничный тон и собственную независимость. И потом, как избавиться от мыслей о его самочувствии? Как выключить в себе доктора, который в первую очередь думает об уровне сахара в его крови и сатурации? Очень эротично, нечего сказать.
– Иди сюда, – сильной рукой он довольно бесцеремонно притягивает ее к себе под бок. – Даже просто спать вдвоем гораздо приятнее, ты не знала? Да расслабься ты.
Сашка произносит что-то нечленораздельное, но не противится. Куда положили, там лежит. Когда-нибудь привыкнет, наверное. Туманов тоже никаких действий не предпринимает, просто обнимает ее одной рукой. Видимо, пытается заснуть. Но через несколько минут вдруг садится в постели.
– Нет, так невозможно. Саша, ты что, меня боишься?!
– Нет.
Сашка тоже садится. В комнате достаточно светло, он не задернул шторы, а улица хорошо освещена. Она видит его выражение лица, озадаченное и раздосадованное. Но она сказала чистую правду, не боится.
– А в чем тогда дело? Ты как будто каменная. Если ты думаешь, что я без твоего согласия…
– Господи, Всеволод Алексеевич! Что у вас за мысли?! Мужики всю жизнь только об одном думают, что ли?! Других проблем нет на свете?
– Ну и какие у тебя проблемы, девочка? – усмехается он с явным облегчением.
– Мне просто здесь не нравится! Я не понимаю, что здесь делаю.
– Здесь – это где?
– В квартире вашей. В Москве. В вашей с Зариной спальне в конце концов.
– Это моя спальня. Всегда была, – педантично поправляет он. – У Зарины своя имеется.
– Вы меня прекрасно поняли! Мне здесь не место, Всеволод Алексеевич. Я знала, для чего и кому нужна в своей больнице. Потом – в больнице на Алтае. И дома, с вами. И дома в Прибрежном, когда тоже была с вами. А в эти декорации я не вписываюсь. Завтра у вас съемка. Потом что? Концерт? А потом гастрольный тур? А я что буду делать? Стоять в кулисах и подавать вам водичку?
– Ты чего истеришь? – тихо, но твердо спрашивает он вдруг. – Саша, я просто снимусь завтра в выпуске телешоу. Можешь не ходить со мной, если так не хочешь, никто тебя не заставляет. А потом мы поедем домой. Домой в Прибрежный. Все. Ложись спать.
Встает, задергивает шторы и возвращается в постель. Опять сгребает ее в объятия, да так, что Сашка чувствует, как ей в живот упирается его дозатор.
– Снимите его с пояса и положите рядом, – спокойно, будто не было всего предыдущего разговора, просит она. – А то опять заблокируется.
– Слушаюсь, тетя доктор. Спи!
* * *
– А потом мы с Аллочкой спасались от разъяренной толпы фанатов. Заехали в какую-то подворотню, выключили фары и сидели как мышки, пока толпа нас искала. Помнишь, Аллочка?
Всеволод Алексеевич само обаяние. Красивый, уложенный, подкрашенный, в нежно-голубой рубашке и джинсовом пиджаке, благодаря которым глаза у него сейчас яркие-яркие. Сашка сидит, любуется и старается не вслушиваться в тот бред, который он несет. Он рассказывает про какой-то невероятный тур с Аллочкой, еще одним ископаемым советской эстрады, Аллочка радостно поддакивает, два мужика, уцелевших от известного некогда ВИА, блаженно улыбаются, рассматривая черно-белые фотографии на большом экране, зрители млеют. Все
