успевает. Вздрагивает от громкого звука, похожего на стук двери.
— Странно, Вера не должна была приехать до понедельника.
— Наверное, чувствует, что ты тут электроэнергии немерено намотала. Надеюсь, она не ворвется с претензиями в комнату? — не могу сдержать усмешки.
— Очень смешно.
Становится точно не до смеха, когда, спустя менее минуты, за стеной отчетливо слышатся звуки. Ясно. Какая неожиданная встреча нас ждет утром. Точно трахаются. Не долго крепость держалась. Переглядываюсь со Снежаной.
— Это, наверное, она включила эротику на РЕН ТВ. Она всегда в двенадцать начинается.
— Рад за твои познания. Но сейчас без двадцати двенадцать. И за стеной порнушка, а не эротика. Ну у вас и стены. Тут не обои надо клеить, а ставить шумоизоляцию.
— Ничего не понимаю. Может, она включила кассету с записью?
— Я тебя точно свожу к ЛОРу. Не слышишь, что это реальные звуки? А это только что был шлепок по заднице.
— Это чушь какая-то. У Веры никого нет. Я это точно знаю.
— Значит, она сейчас самозабвенно трахается с призраком, — не скрывая сарказма в голосе выдаю я.
— Прекрати. Ничего не понимаю, кто это может быть?
— Ты серьёзно? Она трахается с моим отцом. Неужели непонятно?
— Быть такого не может. Она его терпеть не может, — да уж, такая наивность до добра не доведет.
— Что-то мне это напоминает. Дай подумать что. Или кого. Кто же меня еще недавно ненавидел? Не подскажешь?
— Я тебе не верю. Это, наверное, сосед сверху. Он всегда ей оказывал знаки внимания.
— Ну, конечно, это сосед, — демонстрирую кавычки. — Утром с ним поздороваюсь. И он скажет что-то типа «завозил сотруднице документы».
— Я не могу это слышать. Почему она такая громкая?
— Потому что кто-то не сдерживает стоны. Это тебе намек.
— Ну, хватит.
Закрывает уши руками и принимается что-то про себя шептать. Вид презабавный. Но долго Снежана так не может. Нехотя убирает руки и переводит на меня взгляд.
— Капец. Как перестать это слышать?
— Как как? Как кончат, так и перестанешь.
— Прекрати.
Слышать это и вправду становится все сложнее. Смотрю на часы и мысленно охреневаю. Надеюсь, в полтос у меня будет столько же потенциала. Кажется, мы оба выдыхаем с облегчением, когда наконец звуки стихают.
— Ты как? Жива? Задницу мне уколешь?
— Уколю.
На цыпочках выходит из комнаты, натягивая на себя ночнушку и возвращается так же тихо с маленькой коробкой в руках. Переворачиваюсь на живот и жду, но ничего не происходит.
— Ты жива?
— Ослепла от красоты твоей попы. Никак не могу насмотреться.
— Знал бы, что так понравится, давно бы показал.
Я ожидаю неприятных ощущений от укола, но точно не того, что кто-то мне со всей силы ударит по заднице.
— Это что сейчас было? — поворачиваюсь и недоуменно смотрю на нее.
— Хотела попробовать ударить, чтобы звук был такой, как за стеной. Больно? Прости. Не подумала. Такого звука не получилось.
— Потому что ты меня ударила, бестолочь. А надо шлепать. Поворачивайся ко мне спиной.
— Не-не-не. Они тогда поймут, что они не одни. Не надо их травмировать.
— Нас травмировали, пусть теперь тоже слушают. Давай задницу.
— Ну, Даня.
— Задницу.
Как только она поворачивается ко мне спиной, я оголяю ее ягодицы и смачно шлепаю по аппетитной заднице.
— О, прикольно, — совершенно серьезно произносит Снежана. Нет, ну где таких берут? — Тише, не смейся. Все, давай обратно свою задницу. Будем считать, что я разогнала тебе кровь перед внутрижопной инъекцией.
Рука у нее на редкость легкая. Как будто и не было никакого укола.
— У тебя самая красивая попа, которую я когда-либо видела, — шепчет мне на ухо.
— И много ты их повидала?
— Достаточно. На практике сотни жоп переколола. Но можешь не ревновать, они были дедовские и сморщенные. С твоей не сравнятся.
— Ну слава Богу, а я уж надумал ревновать.
— Все, давай спать, — тянется к торшеру и выключает свет. — А еще лучше сбежим рано утром, чтобы не увидеть соседа.
Ага. Разбежался.
* * *
На удивление, Снежана вырубается в считанные минуты. У меня же сна ни в одном глазу. Промаявшись еще с полчаса, встаю с кровати, на ощупь нахожу трусы и натягиваю на себя. Выхожу из комнаты и иду в кухню. Пить хочется неимоверно. Включаю свет и обалдеваю. Картина маслом. Стоит голый и наяривает гречку с печенкой. На лице ни капли удивления. Словно само собой разумеющееся — встретиться на кухне ночью в чужой квартире.
— Ты какого хера разгуливаешь с голым хером?
— А ты?
— Я вообще-то в трусах.
— Ну а я трусы не нашел в темноте. Не хотел включать свет. Как говорится, не буди лихо, пока оно тихо. Включил бы свет, может быть, прилетело бы от Верунчика.
— О, то есть она тебя еще и бьет?
— Словесно, сыночка. Словесно.
— А здесь ты какого хрена наяриваешь в темноте?
— Я когда здесь первый раз заночевал, так наутро столько услышал говна насчет того, что оставил в ванной свет на ночь, что уже страшно его где-либо включать. Мало ли, забуду выключить, — не дай Боже стать таким же каблуком.
Наливаю в стакан воду и выпиваю залпом.
— Хороша печенка. Мы как сюда завалились, я сразу учуял этот запах. Только о ней и мечтал. Дождался, когда Вера заснет и бегом сюда.
— А судя по звукам, думал ты не о еде. Надеюсь, в пятьдесят у меня тоже будет такой секс.
— В сорок девять. Ну, если будешь вести такой же здоровый образ жизни, как я, то вполне.
— Здоровый — это жрать печенку с гречкой в час ночи?
— Еще и водочкой запивать.
— Водки не нашел?
— Решил не греметь в темноте посудой. Чтобы не получить люлей.
— И когда ты стал таким каблуком?
