Ознакомительная версия.
В классическом случае Германии идея национальной идентичности вытеснила множество издавна существовавших различий между малыми государствами. Точно так же она отменила противостояние между городом и деревней, которое наблюдалось на протяжении большей части истории. Здесь национализм был тесно связан с капитализмом. Процесс создания единого национального государства означал превращение крестьян, скажем, в Провансе, Лангедоке и Бургундии во французов. Как утверждает Геллнер, это произошло отчасти вследствие того, что индустриальный рост привлек в города множество крестьян и привел к строительству обычных и железных дорог, объединивших мелкие местные рынки в национальные и сделавших возможным разделение труда в национальном масштабе. Отчасти этому способствовало также проведение соответствующей государственной политики — наподобие стандартизации образования.
Важную роль в сближении культурно различных членов одних наций сыграло развитие больших постоянных гражданских армий. Эти армии впервые появились во время наполеоновских войн. До XIX века гражданские армии создавались почти исключительно во внутренних конфликтах наподобие гражданской войны в Англии или на стороне Америки во время войны за независимость. В международных конфликтах (например, на стороне Британии во время американской войны за независимость) сражались наемники, часто из других стран (так, британцы нанимали гессенцев для войны в Америке), и отряды, состоявшие из людей, набранных на военную службу против своей воли, которые были династическими подданными, а не национальными гражданами. Они возглавлялись аристократами, а не профессиональными военными; офицерское звание было классовой привилегией, а не признанием личных заслуг. Первая мировая война положила конец этому корпусу аристократических офицеров и стала кульминацией процесса превращения войны в вопрос тотальной мобилизации и сражений гражданских армий при поддержке промышленного производства и транспортных систем всего общества (Dyer 1985).
Национальные рынки улучшили коммуникацию (организованную во многом на национальной основе в соответствии с лингвистическими различиями), и действительные контакты между солдатами-гражданами сделали различных членов национальных государств не просто лучше знакомыми друг с другом, но и на самом деле более похожими друг на друга. Это сыграло решающую роль в процессе формирования интегрированных наций. Важным аспектом этого было разрушение местных ремесленных цехов в пользу более национально интегрированных профессиональных категорий. Этому способствовало введение новой технологии и фабричной организации, облегчившее набор рабочих не только из различных местностей, но и из различных наций со схожими условиями труда. И на формирование рабочих влияли не только технические требования, но и участие в национальной культуре. На самом деле профсоюзы и рабочие партии в XIX — начале XX века боролись не только за экономические выгоды вроде более высокой заработной платы или здравоохранения, но и за право полноценного участия в жизни нации: за отмену имущественного ценза при голосовании и гарантирование доступа к бесплатному государственному образованию. Как отмечал в 1907 году Отто Бауэр, предвидя появление сил, которые поставили рабочих на сторону своих наций, а не на сторону международного рабочего класса:
Современный капитализм постепенно разграничивает и низшие классы различных национальностей, ибо и они получают долю в национальном воспитании, в общенациональном языке, в общей культуре нации. (Бауэр 2002: 88)
На самом деле только с возникновением относительно интегрированных государств, идеи общей принадлежности к чему-то, называемому нацией, и веры в то, что легитимность правителей основывается на согласии управляемых (сравнительно новые идеи), экономическое неравенство могло отразиться в чем-то вроде современных классовых различий.
Феномен национального языка, как утверждает Бауэр, сравнительно современен. Исторически, конечно, латынь была основным языком дальнего и междинастического общения в Европе, и даже французский патриот Жан д’Арманьяк признавался в 1444 году, что он предпочел вести переговоры с англичанами на латыни, так как «не знал французского достаточно хорошо, особенно письменного». Как заметила Гринфельд, прежде чем стать национальным языком простых людей, парижский французский на протяжении нескольких веков служил международным языком общения высших классов (Greenfeld 1992: 98). Во многих странах Восточной Европы знать говорила на языке, которого не понимали крестьяне, и лишь поверхностно изучала местные языки, чтобы отдавать указания челяди. Только в XIX веке общение на «национальном» языке — наподобие венгерского в Венгрии — стало вопросом самоопределения для элиты и способствовало развитию чувства общности с массами. Именно тогда восточноевропейские ученые приступили к стандартизации языка посредством филологических изысканий, публикации словарей и систематизации орфографии. И в этом они многое черпали из немецкого опыта. Филологические изыскания сыграли особенно важную роль в Центральной Европе, где они широко использовались при обсуждении национальной идентичности. Но Франция также уделяла большое внимание стандартизации языка. Не менее важную роль словари и своды орфографических и грамматических правил сыграли и в национальной жизни Англии и Америки в XVIII–XIX веках, о чем свидетельствует известность Сэмюэля Джонсона и Ноа Вебстера.
Рост культурных сходств мог проявляться в самых неожиданных сторонах жизни. Взять, к примеру, рождаемость. Наличие детей сопряжено с решениями и поведением, на которое большое влияние оказывает культура: речь идет о возрасте вступления в сексуальные отношения и рождения детей, количестве детей, которое должна иметь семья, разнице в возрасте у них и важности вступления в брак перед зачатием первого ребенка. До середины — конца XIX века различия в таком поведении между городскими и сельскими областями и провинциями внутри европейских государств были сильнее различий между странами. Никаких особых национальных различий не существовало; была страна по преимуществу католической или протестантской — не имело большого статистического значения. Ключевую роль играли местные условия и местные традиции. Но с середины XIX века в большинстве европейских стран (в одних местах раньше, в других позже) стали появляться национальные различия: французские семьи начали становиться больше английских, независимо от округа или провинции; немцы поощряли поздний брак и т. д. Важно осознавать, что обратной стороной международных различий является внутренняя однородность. Иными словами, показатели рождаемости в каждой стране становились все более единообразными. Национальная культура отменяла местные различия (Watkins 1992).
В ходе этих процессов одни разновидности коллективной культуры делались «подлинными», другие забывались, превращались в «девиантные» или становились отличительной особенностью «меньшинств». Это было связано не только с изобретением новых традиций, но и с закреплением прежде более гибких и постоянно обновляемых традиций и институционализацией определенных пристрастий и влиятельных сил культурного регулирования (Hobsbawm and Ranger 1983). Так, например, создатели современной турецкой идентичности опирались на предшественников, которые могли пониматься в качестве «всегда уже» турок — сочетание анатолийской культуры, османского имперского наследия и ислама, но также как и создание чего-то нового, чего-то четко связанного с неимперским государством и с идеей нации, а вместе с тем — и это, пожалуй, наиболее известный аспект — с западным секуляризмом. И именно потому, что нация создавалась по образцу, который требовал внутренней однородности и подлинности, турецкое национальное строительство сопровождалось геноцидом армян.
Этнические чистки, ранние и поздние
Вспомним бывшую Югославию и ужасы этнических чисток. Хорваты и сербы изгоняли друг друга из своих этнически определенных республик. Словенцы — не меньшие этнические националисты — имели не слишком много представителей других этнических групп на своей территории и потому смогли стать независимыми без такого сильного стремления к внутренней однородности. Тем не менее в Боснии было открыто провозглашено многонациональное государство — к недовольству этнических националистов, особенно сторонников большой Сербии. Произошедшее вызвало возмущение в мире. Как мы видели, западные лидеры и средства массовой информации описывали происходившее как следствие некой давней ненависти, свойственной Балканам. Отчасти однородность национальной культуры, для создания которой во Франции потребовалось долгое время, была именно тем, чего сербские националисты пытались добиться в Боснии при помощи насилия, убийств и террора.
Ознакомительная версия.
