с протестантами и евреями собирали средства на помощь гугенотам. Благодарные беженцы не только обогатили промышленность и торговлю Соединенных провинций, но и пополнили ряды голландской и английской армий, сражавшихся с Францией. Некоторые из них сопровождали или следовали за Вильгельмом III в Англию, чтобы помочь ему в борьбе с Яковом II; французский кальвинист маршал Шомберг, одержавший победы для Людовика XIV, возглавил английскую армию против французов и погиб при их поражении в битве при Бойне (1690). Повсюду в этих гостеприимных землях гугеноты приносили свои навыки в ремеслах, торговле и финансах; вся протестантская Европа извлекала выгоду из победы католицизма во Франции. Целый квартал Лондона был занят французскими шелкоделами. Изгнанники-гугеноты в Англии стали переводчиками английской мысли во Франции и подготовили завоевание французского разума Бэконом, Ньютоном и Локком.
Меньшинство французских католиков втайне осуждало массовые убийства, учиненные во время Отмены, и оказывало тайную помощь и убежище многим жертвам. Но подавляющее большинство приветствовало уничтожение гугенотов как высшее достижение короля; теперь, говорили они, Франция наконец-то стала католической и единой. Величайшие писатели — Боссюэ, Фенелон, Лафонтен, Ла Брюйер, даже патриарх янсенизма Арнольд — превозносили мужество короля в осуществлении того, что они считали национальной волей. «Ничего не может быть прекраснее, — писала мадам де Севинье, — ни один король не сделал и не сделает ничего более запоминающегося». 102 Сам Людовик был счастлив тем, что, по-видимому, выполнил неприятную, но святую задачу. Сен-Симон говорит:
Он считал, что возобновил дни проповеди апостолов. Епископы писали о нем панегирики, иезуиты заставляли кафедру звучать его похвалами… Он не слышал ничего, кроме восхвалений, в то время как добрые и истинные католики и епископы стонали духом, видя, как православные поступают с заблуждением и еретиками так, как еретические тираны и язычники поступали против истины, исповедников и мучеников. Они не могли вынести этого безмерного лжесвидетельства и святотатства. 103
Сен-Симон и Вобан были одними из немногих французов, кто с самого начала осознал экономические потери Франции из-за оттока стольких трудолюбивых граждан. Кан лишился своих текстильных мануфактур, Лион и Тур — трех четвертей шелковых ткацких станков. Из шестидесяти бумажных фабрик в провинции Ангумуа осталось только шестнадцать; из 109 магазинов в городе Мезьер уцелело восемь; из четырехсот кожевенных заводов в Туре осталось пятьдесят четыре. 104 Такие порты, как Марсель, пришли в упадок из-за потери рынков в странах, которые теперь, благодаря труду и наставлениям гугенотов, производили то, что раньше импортировали из Франции. Великая реконструкция французской экономики, проведенная Кольбером, была частично сведена на нет; отрасли, которые он трудился развивать во Франции, пошли на питание ее конкурентов. Поскольку доходы от промышленности резко сократились, правительство снова попало в руки ростовщиков, от которых его спас Кольбер. Французский флот потерял девять тысяч моряков, армия — шестьсот офицеров и двенадцать тысяч солдат; возможно, это истощение стало причиной поражений, которые едва не погубили Францию в войне за испанское наследство. А воля протестантской Европы объединиться против Франции укреплялась зловещим варварством преследований и мольбами эмигрантов.
Отмена, возможно, была косвенно полезна для искусства, манер и благородства жизни во Франции. Кальвинистский дух, не доверявший украшениям, наскальным изображениям и легкомыслию, препятствовал развитию искусства, элегантности и остроумия; пуританская Франция была бы аномалией и ошибкой. Но Отмена стала катастрофой для французской религии. Бэкон заметил, что зрелище религиозных войн сделало бы Лукреция «в семь раз большим эпикурейцем и атеистом, чем он был»; 105 Что бы он сказал сейчас? Для галльского ума не оставалось места между католицизмом и неверием. Если в Швейцарии, Германии, Голландии и Англии протестантизм служил для выражения бунта против церкви, то во Франции такого средства выражения недовольства не осталось; реакция против романизма сочла более безопасным быть глубоко скептиком, чем открытым протестантом. Французский Ренессанс, не сдерживаемый протестантизмом, после смерти короля перешел непосредственно в Просвещение.
VII. БОССЮЭ: 1627–88
Однако на данный момент французская церковь торжествовала и стояла на вершине великолепия и власти. Нетерпимая в своем корпоративном духе и жестокая в своей власти, она, тем не менее, имела самое образованное сословие в Европе, а ее тираны соперничали с ее святыми. Несколько епископов были гуманитариями, искренне преданными общественному благу, как они его видели; двое из них вошли в литературу Франции почти так же блестяще, как Паскаль, а в свое время и более заметно. Редко кто из французских церковников соперничал с авторитетом Боссюэ или популярностью Фенелона.
Жак Бенинь Боссюэ (второе имя которого больше подходило Фенелону) родился в зажиточной семье видного адвоката и члена Дижонского парламента (1627). Родители посвятили его в священники, в восемь лет постригли в монахи, а в тринадцать сделали каноником в соборе Меца. В пятнадцать лет он был отправлен в Наваррский коллеж в Париже. В шестнадцать лет он был уже настолько красноречив, что голубые в отеле Рамбуйе уговорили его, застенчиво-гордого, прочесть им проповедь в середине салона. Окончив университет с отличием, он вернулся в Мец, был рукоположен и вскоре получил степень доктора богословия. Он был потрясен, обнаружив, что десять тысяч из тридцати тысяч душ Меца — это проклятые Богом протестанты. Он вступил в вежливую полемику с Полем Ферри, лидером гугенотов; он признавал некоторые пороки в католической практике, но утверждал, что раскол — еще большее зло. Он оставался в дружеских отношениях с Ферри в течение двенадцати лет, так же как позже он должен был дружески сотрудничать с Лейбницем в деле воссоединения христианства. Анна Австрийская, услышав его проповедь в Меце, сочла его слишком хорошим для столь неприличного окружения и уговорила короля пригласить его в Париж. Туда он переехал в 1659 году.
Сначала он проповедовал перед простыми слушателями в монастыре Сен-Лазар под эгидой Винсента де Поля. В 1660 году он обратился к модным прихожанам в церкви Ле-Миним, расположенной недалеко от Королевской площади. Его слушал король, который признал в молодом ораторе разумный союз красноречия, ортодоксальности и сильного характера. Он пригласил его читать проповеди в Лувре во время Великого поста 1662 года; тот присутствовал на них с заметным благочестием, за исключением воскресенья, когда он галопом помчался вызволять Луизу де Ла Вальер из монастыря. Присутствие короля побудило Боссюэ очистить свой стиль от провинциальных грубостей, схоластических подмостков и диалектических аргументов; утонченность
