либо боялись богачей, либо им симпатизировали. Гарантированная работа была для них важнее, чем неизбежно рискованный протест. Если им обеспечивали безопасность, они готовы были на штрейкбрехерство. Фашисты это понимали. Ведущие
сквадристы начинали как революционные синдикалисты, и насилие им — истинным парамилитаристам — удавалось лучше, чем кому-либо иному. Порой они поддерживали силой забастовщиков, порой — штрейкбрехеров. Но в любом случае фашистское насилие приносило результаты — и многие жители сельской Италии оценивали его положительно.
Кроме того, крестьяне устали от социалистической риторики. Основная проблема социалистов в партии, возглавляемой «максималистами», была в том, что они проповедовали революцию, но ничего ради нее не делали. Тезис Муссолини о том, что социализм превратился в пустопорожнее разжигание ненависти, был для фашистов постоянной темой. «Марксизм» и «большевизм» несли с собой борьбу, но не победу. В начале 1920-х это звучало вполне убедительно — и многие социалисты переходили к тем, кто обещал покончить с классовой борьбой. В 1921 г. социалисты откровенно писали о том, что «каждый день программа fascio привлекает к себе все больше сторонников из числа рабочих»; «те рабочие, что переходят на сторону фашистов, поздно пришли в наше движение и не успели проникнуться духом пролетарской дисциплины» — явный намек на добровольно-принудительный характер классовой солидарности. Коллективизация «ощущалась ими как прогрессирующее нарушение личной свободы». Они признавали популярность фашистских лозунгов: «Земля — тем, кто на ней трудится!» или: «Каждому крестьянину — все плоды его святого труда!» (Corner, 1975: 144, 159; Snowden, 1972: 279). И нельзя сказать, что фашизм их обманывал. Растущие как грибы фашистские организации действительно разрешали споры из-за контрактов: часто силой, порой, возможно, более в пользу нанимателей, чем социалисты, — но разрешали и быстро обеспечивали своих членов работой.
Однако обещания установить классовый мир были обманчивыми. На деле сельский фашизм становился все более консервативен, все больше превращался в союз деревенской буржуазии — союз крупных производителей и крестьян «среднего и низшего среднего» класса: тех, кто считал себя способными к независимой экономической деятельности, пусть их земельные наделы порой и бывали крошечными. «Сила нашей армии, — говорил Бальбо, — исходит от мелких сельских собственников и арендаторов» (Corner, 1975: 102). Постепенно крупные собственники стали в этом союзе ведущей силой — так же, как впоследствии начали определять аграрную политику фашистского режима. У них имелись ресурсы для финансирования сельских fascios (а впоследствии — и для полноценных зарплат сквадристам) и для организации собственных коллективных ассоциаций, готовых к борьбе (Mayer, 1975; Elazar, 1993). Один недовольный радикальный фашист отмечал: «В городах, в индустриальных зонах фашизм объединил романтиков… но в деревне… это партия одного класса — и соответственно она и действует» (Snowden, 1972: 283). Классовая модель — не статичная, но динамичная, движущаяся — вообще лучше работает в деревне. Сельский фашизм постепенно подмяли под себя крупные землевладельцы, хотя начинался он не с них, и они остались в партии самыми консервативными, наименее идеологизированными фашистами. Для них фашизм был не откровением истины, а полезным инструментом.
И все же не следует ограничиваться одномерной моделью. Даже на селе нам необходимо объяснить и молодость фашистских боевиков, и их мужественность, и военный опыт, и радостное приятие крайнего национализма. Сам Муссолини писал об этом так:
Единство Италии — заслуга интеллектуальной буржуазии и части городского ремесленничества. Великая Война 1915–1918 гг. вывела на политическую сцену миллионы селян. Однако их участие в событиях было в целом пассивным. Снова города тянули их за собой. Теперь же фашизм превращает их сельскую пассивность в активную поддержку реальности и святости нации (Lyttleton, 1987: 70).
По его словам, именно война, а затем парамилитарный фашизм дали крестьянам коллективную организацию.
Однако национал-этатизм среди сельских фашистов кажется слабее классовых неурядиц. Многим земледельцам (социалистам в том числе) хотелось верить, что фашисты принесут классовый мир, но это оказалось иллюзией. В какой-то степени фашизм помог Италии выйти из кризиса, но главным бенефициаром при этом стали капиталисты.
СОЦИАЛЬНЫЙ СОСТАВ ДРУГИХ ДВИЖЕНИЙ
В идеале хотелось бы сравнивать фашистов как личностей с членами других движений. Именно это я сделаю в следующей главе, посвященной Германии. Однако о рядовых членах других итальянских партий мы знаем очень мало. В столбцах 5 и 6 табл. 3.1 в Приложении мы сравниваем фашистов с католическими депутатами. Они выглядят очень похоже. Данные, собранные Джентиле (Gentile, 2000: 413, 493) по депутатам от всех партий, свидетельствуют, что везде преобладали специалисты, особенно юристы. У социалистов было немало рабочих, а у фашистов — довольно широкий список профессий среднего класса. Как и у социалистов, среди них было больше журналистов (то же верно и для региональных секретарей). Экологичных данных о голосовании за другие партии нам сильно не хватает. Приходится ограничиться теми оценками электоральной поддержки и состава партий, которые давали современники-журналисты.
Большинство историков полагает, что левые партии получали в основном поддержку рабочих на севере, а на юге (кроме Апулии) за них голосовали мало. Социалистическая партия по численности не превышала двух третей Фашистской народной партии, однако получала в четыре раза больше поддержки избирателей, особенно в больших городах. В 1919 г. ей отдали свои голоса 40 % городских и 30 % сельских избирателей. У католиков-«пополари» номинальных членов было меньше, но поддержка избирателей — втрое выше, чем у фашистов. Ее избиратели были сконцентрированы в сельской местности и в неиндустриальных городах на севере Италии. Из 1,2 миллиона членов католического объединения на осень 1920 г. (половина от численности социалистических объединений) 80 % были заняты в сельском хозяйстве (доля социалистов — всего 33 %). На селе «белые» соперничали с «красными». Однако «пополари» оставались довольно шатким объединением священников, клерикальных консерваторов и радикальных популистов (Salvemini, 1973: 137–151; Molony, 1977: 55–56, 88; Mayeur, 1980: 109–117).
«Конституционалистские» или «либеральные» партии по своему составу были в основном буржуазными (хотя данных о членстве нам недостает). Однако голосовали за них в четыре раза больше, чем за фашистов, — и эти голоса, несомненно, распределялись по большинству классов. Это были респектабельные партии, опирающиеся на традиционные патронклиентские отношения; их теснили новые партии — массовые движения: социалисты, фашисты и «пополари». Судя по тому, что нам известно о консервативных, либеральных и католических партиях в других странах, можно предположить: лидеры их были намного более буржуазны, чем у социалистов или фашистов, однако им удавалось собирать почти столько же голосов рабочих, сколько социалистам. Связано это было с тем, что они опирались на более отсталые и наиболее религиозные, а также наиболее буржуазные регионы Италии.
Остается большой вопрос: почему эти три крупные соперничающие силы так быстро капитулировали перед фашизмом? На него можно дать двоякий ответ. Во-первых, фашистский парамилитаризм стал самой эффективной формой мобилизации в области, оказавшейся важнее всего для политической
